Они назвали мальчика Готорн.
«Разве же он не сын Анны Андреевны?!» – не мог я взять в толк.
Глава третья. Движение восторга
Сын Анны Андреевны был математик.
Отец его, по-видимому, состоял в капельдинерах.
Он настоял, чтобы Готорн обсчитывал ему абонементы.
Когда капельдинер умер, первые два года Анна Андреевна не пудрилась и не румянилась, на третий год немного стала она подрумяниваться, но еще не белилась, хотя употребляла одеколон, оделаванд и оделарен дегонри.
Никто не знал, что этот оделарен дегонри на самом деле ароматическая унгарская водка.
По окончании траура Анна Андреевна заказала два голубых платья, шитых серебром по шелковому полю; три розовых платья с мелкими мушками и четыре сиреневых – с большими букетами по белой дымке.
Большой букет из фарфоровых цветов бил ее по корсажу.
Высокая, статная, медленными шагами она проходила комнату за комнатой, упорно и строго глядя вперед.
Играл ансамбль трубачей, и пронзительная валторна то сливала свое соло с общими местами, то вырывалась и в одиночестве оглашала пространство.
Поэтические изображения всевозможных пороков возникали на белых стенах, но стены скоро пропадали, и только бородатые ящерицы, похожие на тени далеких предков, дразнили, как ни в чем не бывало, переливающимися созвучиями на концах гибких строк.
Одно голубое платье Анна Андреевна презентовала Кити.
Два розовых платья она отдала Вареньке и Вере Пановой.
Три сиреневых она распределила между дамами Анны Аркадьевны: парикмахерской прической, необычно тонкой талией и изящной линией платья же.
Когда Анна Андреевна на себя надевала голубое, Екатерина Герасимовна, тоже в голубом, составляла ей пару. Они садились в какой-нибудь вагон, ехали остановку или две, а потом выходили, делая впечатление на прохаживавшихся по платформе встречающих.
Анна Андреевна надевала розовое, и Варенька с Верой Пановой присоединялись к ней, образуя уже троицу; они, разумеется, ехали в церковь и там производили сильное движение восторга среди прихожан.
Когда же Анна Андреевна надевала сиреневое – отдельные слова и выражения переставали пониматься в их устоявшейся функции.
Дама, принявшая форму прически, желала сказать, что она не нуждается в услугах парикмахера.
Дама, ушедшая в талию, и дама-линия платья всем своим видом говорили, что де не составляют Анну, а именно подчеркивают ее достоинства. При этом дама-линия могла оторваться от платья и очертить контур обнаженного тела Анны Андреевны, а дама-талия подтверждала решение, что Анне Аркадьевне не будет сладкого пирога.
Глава четвертая. Прыская ядом
Нельзя было отличить, в одинаковых платьях, Анну Андреевну от Анны Аркадьевны.
Сережа был дураком и гадким против Готорна.
Екатерина Герасимовна, тоже мама Готорна, с сыном приходила к Анне Андреевне на пирог.
Анна Аркадьевна рассуждала о предметах – предметами рассуждения были крошечная желтая рука и другая рука – невидимая, выставлявшая то, что делало непредсказуемым действие.
– Вместо калачей, – говорила она, – садовая и забитая земными поклонами голова пустилась в изобретательное устройство чая на лугу со всеми сельскими прибамбасами в виде соблазнительных цветочных гирлянд, крестного хода и хора песельников, спрятанных за хоругви.
– Это в каком же абонементе? – спрашивала Анна Андреевна.
Екатерина Герасимовна знала, что голова – Богомолова и задействована в первом, православном абонементе: там люди небытия обладали меньшим наполнением, чем бытийные – человеческие же органы или отдельные части играли вполне самостоятельную роль.
Сережа и оба Готорна, сложившись, изобразили Тургенева: вышло похоже, и Ивана Сергеевича усадили к столу на три порции пирога.