Всякая революция в одной области должна соответствовать революции в какой-нибудь другой: бал в тюрьме?!
Тихо Надежда Константиновна смеялась на поцелуи Ильича.
Его влекло вон из города.
На следующее утро Ленин бежал – я подзабыл, куда.
Глава девятая. Друзья народа
Ленин бежал в Сад мучений – я вспомнил.
Месье Октав выстроил ему шалаш.
Ночью привозили Крупскую.
«Кто такие гугеноты и как они воюют против социал-стрекулистов», – Владимир Ильич писал для «Папского вестника».
Переправить материал брался нунций.
Большевистско-католическое подполье бросало вызов официальной религии и строю.
Недоставало третьей силы, зато налаживался третий абонемент.
Вронский преждевременно начинал плешиветь; государь был недоволен; каждое слово казалось Анне фальшивым и болью резало ухо.
«Надо перестать отвечать на вопрос как, – писал Владимир Ильич, – и ответить, наконец, каким образом?!
Давление в его голове повышалось, и мозг Владимира Ильича, плавясь от напряжения, начинал вытекать через ухо – ни капли драгоценного вещества не должно было пропасть – месье Октав собирал суспензию и отвозил в Институт экспериментальной медицины, где она сохранялась в виде коллодия.
Надежда Константиновна, между тем, неуважительно стала высказываться о предках (отец, польское восстание и пр.), низко подвернула чулки, ходила неопрятной и более не вызывала интереса вождя пролетариата: все говорило о прогрессировавшей беременности.
Владимир Борисович тер лампу, но вместо немца-часовщика появлялся нунций-временщик.
Анна Аркадьевна садилась на забытый велосипед, отбрасывала женское и, пробивая толщу времени (стремени, племени), библейским старцем распахивал (а) Иудейскую пустыню.
Форма боливийского генерала сливалась с костюмом портье первоклассной гостиницы, а содержание в чистоте мавзолея влетало инопланетянам в копеечку.
– Чего изволите? – спрашивал нунция Владимир Борисович.
Римлянин желал видеть игривого пилигрима.
Нунций был префект, Владимир Борисович – Анна.
– Сейчас он на балу, – учтиво отвечал Анна, – но я без промедления велю за ним послать.
Федор Михайлович, впрочем, просил особо не накручивать.
Тургенев прибыл и возглавил гугенотов.
Крошечная желтая рука, просунувшаяся в начале зимы, напоминала, что Москва есть Вавилон, а Петербург – Иерушалаим.
Толстой не на шутку обварился в кипятке – аптекарь Левин для него приготовлял особые снадобья.
В награду Лев Николаевич обещался сделать из него полноценного русского барина.
Что было интригой, то перешло в открытое действие; с чем можно было вступить в сделку, полусознательно, полубессознательно, тому уже нельзя было уступать, не принимая на себя серьезной ответственности.
Глава десятая. Выпивали и поклонялись
Будем как Боги!
Последовательно большевики проводили тезис.
– Будем! – выпивали одни.
– Боги! – поклонялись другие.
– Как?! – задавались третьи.
Пробовали мыслить как, но увидали, что мыслят так, переходя без остановки от одного слова к другому.
Часть третья
Глава первая. Уроки общежития
Потребовались иные воззрения и понятия.
Надобно было, чтобы они, новые, раскрыли всю свою силу и заявили себя во всех применениях.
Уходят, не простившись.
Прощаясь, живут еще десять лет.
Любое событие – художественный факт и даже отсутствие событий.
Ничто не подлежит объяснению: на первое место выходит так – за ним следуют образы.
Деревья из зеленых превратились в черно-белые и чуть заметно шатались, точно не от ветра, а так, сами по себе.
Таким образом, мы: папаша, маменька и я создали полезности и в этом смысле поставили на место ничто: на место ничто мы поставили что-то.
Мы, разумеется, не выписывали ни книг, ни журналов; папаша на ключ запирал всякую дрянь, маменька вычитала с прислуги за каждую разбитую тарелку или пропавшую салфетку – однако наша спаянная троица в упор не давала погаснуть свече, своим колеблющимся пламенем освещавшей нашу личность, нашу свободу, место, которое мы занимаем в совокупности природы, наше происхождение, и, может быть, нашу судьбу.