Отчетливо дамы понимали, что надо бы полегче: в Екатерине Герасимовне сидел натуральный русский барин, Готорн был един в двух лицах, контур Анны Андреевны сам представлял даму; что же до Анны Аркадьевны – она вдруг приставила отрезанный кусок к пирогу и тот прильнул.
– Возможно всё! – сказал Тургенев.
– Слышите: верховой! – закричали.
Чертков вкатился на велосипеде, прыская ядом. Его речь была чрезвычайно резка и то и дело приправлялась выражениями, никогда не видевшими печати – дамы заткнули уши.
Чертков, бездельник, любил убивать!
В первую минуту начинаются обыкновенно разговоры в агонии, кто, куда и откуда едет: Чертков упивался ими. Ему это было то же, что другому Станислава на шею.
У него была голова Богомолова; одна рука крошечная и желтая, а другая – невидимая. Уже понятно было, что он повелит дамам плести цветочные гирлянды, а то и золотом расшивать хоругви: Чертков был из первого абонемента, он до ноздрей наполнен был Толстым.
Чертков любил убитых им людей; без исключения они приходились ему по вкусу.
Когда, скажите, от сотворения мира, женщина не становилась снисходительнее к человеку, хотя и безнравственному, на вкус которого она пришлась?!
Никак Анна Аркадьевна не стала ему противодействовать.
Чертков тонко свистнул, отправляясь в обратный путь.
Характер – аптекарь! – придумала Анна Андреевна рифму.
Полегче не получалось.
Глава пятая. Точки опоры
Проявления жизни характерны своим взаимным проникновением.
Мыслимые предметы не изменяются, но можно ли постоянно держать предмет в мыслях?!
Стоило подзабыть Кити и Анну Андреевну, как они, в голубом, направились на вокзал.
Все было полно изменений, жизнь представлялась толстогубою и засасывающей.
В первую минуту в вагоне начались разговоры, кто, куда, зачем, откуда едет.
Сразу несколько пар бархатного платья ехали из Пассажа для занятия живописью на пленере.
Квадратно очерченный лоб влекло заглянуть в один умерший уголок.
Колливубл ехал, чтобы закусить на природе.
Тертые каштаны от Беррен торопились к Седову на Северный полюс; овечий же оковалок направлялся в Иудейскую пустыню.
Нездоровая печень ехала поджелтить одно важное лицо.
Сюжет ехал, чтобы все погубить, а форма – чтобы все спасти.
Кити и Анна Андреевна ехали уловить то, что само себя не показывает, но вызывает явления.
То – бренное слово, и, пробуя его мыслить, дамы всякий раз мыслили это.
Незвук порождал звук – тихие звуки-незвуки вызывали появление двенадцати молодых русских, себя представляющих органами или фрагментами: и были там сердце, печень, две руки, мертвые губы, горстка ногтей и четыре длинных пальца.
Остановки обозначены были вехами интуиции и внутри себя имели точки опоры.
Когда интуиция подсказала им выйти, дамы сошли по точкам.
Действо долженствовало происходить в поле.
Все подходящее уже было взято, остались развалины или такие цены, что приступу нет.
Они торговали тусклый самовар, темную лампу и настойчивые часы.
Лампа была невелика ростом, кривобока, горбовата, оловянного цвета глаза, нос картофелиной, зубы-клыки, кривые пальцы: они потерли.
Вообще мужчина! Капитак Лампин!
– Чего изволите-с?
– Бери самовар и часы (тащи!).
По зареву щек Кити и Анна Андреевна открывали свое смущение.
– Плакали ваши инопланетяне! – вослед смеялся немец-часовщик.
Они вышли не на той остановке!
Подвел сюжет, требовалась иная форма.
Сюжет сойдет – форма поедет дальше.
То как зверь она завоет: форма!
Глава шестая. Малыш уж
Вспомнилась Анна Аркадьевна.
Инопланетяне знали: она мучается запорами – больше никто!
Все остальные думали: стул в порядке.
Запор в свете приравнен был к супружеской измене.