– Ваньсергеич, вам письмо от сестрицы вашей! Не обессудьте, прочтите! Ведь молится несчастная за вас, исстрадалася небось… Читать будете?..

– Сам прочти. Вслух.

Читать чужие письма, особенно вслух, Ванятко любил, главное, чтобы они были написаны на русском. Мог, бывало, и интонацию, и высоту голоса менять, порой выходило даже забавно. Как-то его похвалил известный актер Каратыгин из самого настоящего театра, мол, живописно ты, Ванятко, роли декламируешь, будто истинный артист, на сцену бы тебя, да проломится сцена под таким слоном. На слона тогда цыган не обиделся. Что ж обижаться: слоны – они животные полезные, хоть и медлительные. Похвала господина артиста тогда Ванятке сильно польстила.

Изобразив девичий голосок, Ванятко бодро запищал фальцетом:

– Я же говорила, я предупреждала тебя! Глупый, глупый, глупый! Почему ты не слушал меня, мой маленький Жанчик?! Она красива и тупа – увы, мужчины ценят лишь это! Отчего вы не замечаете сразу всей гнили? Ведь очевидно же? Вы цените пышные плечи да розовые ланиты, а души или ума видеть не желаете! Она – жуткое чудовище в оболочке из розовых бутонов. И хвала всевышнему, что ты не успел связать с ней свою жизнь.

Ах, душа моя, как мне больно, что я не рядом с тобой. Как бы я хотела поддержать тебя, обнять, расчесать твои непослушные кудри… Сердце мое рвется, но я уверена, что ты справишься с этой болью. Ты сильный, Жан. Я это знаю, я уверена в тебе как ни в ком другом. Оставь эту женщину в прошлой жизни, забудь ее, она недостойна такого, как ты. Пусть Николя, наш дорогой кузен, помучается с этой (здесь, барин, зачеркнуто непотребное слово), с этой Трубецкой. Пусть попривыкнет к рогам на своей глупой голове. Ты же, дорогой братец, постарайся поскорее забыть эту любовь. Отвлекись на новое место, оно может дать хороший толчок твоей будущей карьере.

Люблю тебя, твоя сестра Софи.

P. S. Увидишь Нечаева – передавай привет. Из Москвы все разъехались, уж больно скучно тут без вас, и пошутить не над кем.

С чувством выполненного долга Ванятко поднял глаза от письма на Ваньсергеича и испугался – сидя в кровати, тот уткнулся лицом в колени и беззвучно содрогался.

– Барин… Вы того, этого… Чегой-то плакать надумали? Не барышня небось…

Но Мальцов вскочил с кровати и, содрогаясь от хохота, обнял цыгана.

– Ха! Ты бесподобен, Ванятко! Ты чудовищно и непозволительно очарователен, дружище! Эти «розовые ланиты» в твоем исполнении – это нечто невероятное, ха-ха, не могу… Ох, я бы много дал за то, чтобы Софи слышала, как ты читаешь ее письмо! У-у, что бы тебя тогда ожидало!.. – просмеявшись, он взял в руки письмо и вдруг посерьезнел – увидел размазанные по бумаге мутные следы слез. Желвак на его щеке заметно дернулся. – А знаешь, что, Ванятко? Не пора ли нам начать собственную жизнь? Все эти пресловутые дядюшки уже у горла где-то… Живо собирай вещи, мы съезжаем в гостиницу. Причем в самую лучшую. И подбери какой-нибудь достойный трактир. Поесть бы… Да выпить…

Для состоятельных клиентов столицы в дорогих ресторанах недавно была предложена новая услуга – individual service[31]. В отдельном помещении с частным входом и личным метрдотелем накрывался богатый стол, по желанию приглашалась дама или даже две, приходили музыканты. Основное правило ресторана гласило: клиент может быть наедине с собой столько, сколько пожелает. Его не должны отвлечь посторонние люди или те знакомые, от которых хотелось бы укрыться.

Едва не сойдя с ума, сидя дома в кровати, Жан осознал, что надо что-то в жизни менять. Что именно – он пока не понял, но решил для начала сменить привычную цыганскую разбитную скрипку на печальную виолончель. И вот теперь музыка рвала душу, предательски заставляя куропатку застревать в горле, а глаза щипать и слезиться. Пятилетнее Аи не спасало – вечер наедине со своим горем никак не удавался.