Монументальные напольные часы английской работы гулко пробили восемь раз. Званый вечер непоправимо двигался к провалу, и если Грибоедов не успеет подойти в ближайшие полчаса, то Капитолине Михайловне придется лишиться звания владелицы лучшего литературного салона в Москве.

Хозяйка, обещавшая «угостить» общество отменными сюрпризами, была не готова к такому количеству отказов. Клятвенно пообещавший явиться Александр Пушкин небрежно отписался, что приболел. Вероятно, вновь проигрался в пух и прах – после возвращения из ссылки он вел себя крайне неумеренно во всех отношениях. Барон Дельвиг, посетивший белокаменную, буквально вчера отбыл в столицу. Во всяком случае, в его записке с извинениями именно так и было сказано. Быть может, соскучившись, старые лицейские товарищи объединились и предпочли ближайший трактир обществу благоговейных почитателей их творчества… Князь Вяземский с супругой отбыли ненадолго в свое имение, и потому для московских любителей литературы оставалась последняя надежда – Александр Грибоедов, но тот безбожно опаздывал уже на полтора часа.

Нервно обмахиваясь веером, мадам Мальцова прошлась по салону: общество заскучало, и это было ужасно. Если старшее поколение еще немного общалось и сонно перекидывалось московскими сплетнями, то молодежь захандрила не на шутку. Жан, не таясь, читал новый «Московский телеграф», Серж Соболевский, зевая, слушал Погодина, который битый час рассуждал о своей нормандской теории. Софья что-то рисовала, ее кузен со стороны матери, Николай Мещерский, лениво листал богато украшенный альбом Капитолины Михайловны. Большой и толстый богатырь Степан Нечаев, сосед Жана по Гусь-Хрустальному, дремал на подоконнике, иногда от него исходил звук, похожий на всхрапывание. Софья то и дело хмыкала – этот простой деревенский помещик ее очевидно веселил. Капитолина Михайловна заволновалась – кабы не выкинула чего эта язвительная девчонка…

В четверть девятого появился Александр Сергеевич. Поправил очки, неторопливо сделал общий поклон и ввел в залу свою сестру. Мария нынче была очаровательна, она просто сияла. Вместе с Грибоедовыми прибыл Алексей Дурново, молодой и весьма перспективный для московских невест жених.

Общество радостно воспрянуло, зашевелилось, обступило главного гостя. Мари, прошмыгнув меж спин, весело подскочила к Софье, расцеловала ее и зашепталась. Софи цепко оглядела подругу, обняв за талию, шепнула:

– Неужто это твой выбор?! А ты шустра, подруга! Уважаю – дала слово и тут же сделала!

Мари порозовела:

– О чем ты?..

– О мужчине, разумеется, – она вытянула шею, приглядываясь к Дурново, который с живостью вступил в дискуссию с Погодиным. Не стесняясь, внимательно изучала его, оценивающе причмокнула губами. – А он ничего… ты видела его кадык? А руки? Такие тонкие и длинные пальцы…

– О боже правый, Софи! Прекрати, нельзя же так бессовестно разглядывать человека, это неприлично, – Мария еще сильнее запунцовела. – Он старый друг Саши…

– Ну-ну, я поняла. Разумеется, этот недотепа в своей медвежести не знает, как ухаживать за такой барышней, как ты. Ну так мы его научим.

Она громко, на весь салон, крикнула:

– Алексей Михайлович, будьте любезны, взгляните во-он на ту нашу люстру!

Помимо Дурново на затейливую хрустальную люстру в недоумении подняли головы все гости. Тетушка начала раздуваться от возмущения, а Софи как ни в чем не бывало сказала Марии:

– Вот теперь ты видишь, какой у него кадык? А если, душа моя, у мужчины такое адамово яблоко, то ты понимаешь, какое у него все остальное?.. О да, это настоящий мужчина.