– Во-первых, до двенадцати одна минута, и я уже не успею уволиться до полудня. А во-вторых, мне бы сперва с Шульцем переговорить, а его здесь нет. И в-третьих, неужели он именно так тебе и…

Башенные часы под золотым петушком медленно, удар за ударом, пробили двенадцать раз. Поздно.

Три недели спустя – пасмурным, дождливым, холодным сентябрьским днем, очень ветреным, одним из тех дней, которые проникнуты предчувствием бесконечной темной зимы и тяжестью ложатся на сердце, – три недели спустя Пиннеберг медленно закрывает входную дверь духеровского подразделения своего профсоюза. На миг замирает на верхней площадке лестницы, бездумно разглядывая плакат, призывающий наемных работников к солидарности. Тяжело вздыхает и плетется вниз по лестнице.

В канцелярии полный господин с превосходными золотыми зубами только что доходчиво объяснил ему, что помочь не в силах и придется – ничего не поделаешь – Пиннебергу становиться безработным.

– Вы же сами знаете, герр Пиннеберг, как у нас в Духерове обстоят дела в текстильной отрасли. Вакансий нет. – Пауза, и с нажимом: – Нет и не будет.