Главную характерную черту большинства мировых историй в XIX и начале XX века – их евроцентричную концепцию пространства и времени – надо понимать как следствие глобальных иерархий и асимметричных геополитических структур. Метанарратив – общая схема восходящей последовательности этапов и телеологической устремленности к Европе – излагался в разных вариантах. Кондорсе выделил в истории человечества десять этапов научного и философского развития. Шотландская «предположительная», или гипотетическая (conjectural), история создала модель стадиального развития и культурной эволюции. В «Лекциях по философии истории» Гегель свел историю неевропейских стран к «предыстории» – отсюда его печально известная метафора Африки как «страны детства человечества»[48]. На протяжении последующего столетия интерпретации мировой истории, основанные на парадигме прогресса, неоднократно появлялись в историографии за пределами Европы. Среди наиболее известных авторов – Лян Цичао (1902) в Китае, Фукудзава Юкити (1869) в Японии и Джавахарлал Неру (1934) в Индии. Их труды представляют широкий спектр всемирно-исторических исследований и свидетельствуют о появлении сходных между собой (хотя и с местными различиями) форм глобального знания в разных частях света.

В практическом отношении еще более важным, чем сравнительные анализы всех регионов мира, было распространение мировой истории как образцового нарратива. Во многих странах стилизованная версия всеобщей истории служила той мерой, которой поверялось развитие нации.

Прогресс по большей части объяснялся внутренними причинами, и, соответственно, его отсутствие приписывалось внутренним препятствиям и ограничениям. Тем не менее, даже занимаясь исключительно вопросами национальной истории, ученые обычно не упускали из виду существование глобальных моделей. Зия Гёкальп, например, описывал переход от Османской империи к турецкому государству как следствие универсальных процессов.

Таким образом, повсеместное утверждение единообразно понимаемой всемирной истории в конце XIX – начале XX века нельзя объяснять, как это нередко делается, просто переносом европейских интеллектуальных ценностей[49]. Даже когда историки и социальные мыслители за пределами Европы высказывали откровенно евроцентричные идеи, основанные на просветительской философии, эти нарративы не были простыми слепками, но часто соответствовали реформаторским интересам местных авторов и их собственному пониманию реалий глобальных перемен. Большинство историков исходило из того, что им следует сосредоточить внимание на Европе, поскольку это материально наиболее развитая часть света в данное время – обстоятельство, которое в будущем могло измениться. Иными словами, они использовали понятие цивилизации, которое понималось как несомненно универсальное, но не привязанное априори к Европе[50].

В условиях асимметрии власти евроцентричный нарратив безраздельно господствовал в течение долгого времени. Однако это не значит, что он рассматривался как единственно возможный и не подвергался критике. Лян Цичао, например, возмущался тем, что «история арийской расы очень часто неверно именуется „всемирной историей“»[51]. В критических замечаниях, высказанных уже в XIX столетии, звучали аргументы, остающиеся отчасти актуальными до сего дня. Критика развивалась по двум основным направлениям, которые мы назовем «системным подходом» и «понятием цивилизации».

Истоки первого критического направления можно найти у Маркса. Исторический материализм несомненно был основан на представлении о стадиальном развитии и, таким образом, нес на себе печать евроцентризма своего времени. Тем не менее марксисты, будучи материалистами, внимательнее других относились к связям и взаимодействиям, то есть к