Статус мировой истории внутри дисциплины в целом оставался неопределенным в большинстве стран вплоть до 1990–х годов[58]. И это не удивительно, если учесть, что послевоенный период повсеместно оказался временем национального строительства. Это особенно справедливо в отношении многих бывших колоний, превратившихся в независимые государства: там создание национальной истории стало первостепенным делом. В условиях тогдашнего расклада политических сил ученые этих стран использовали европейское прошлое как мерило для оценки собственной истории, накладывая на нее нарратив развития, созданный по западным лекалам. В тот же период стремительно росло доминирование англоязычной историографии. Такова была общая картина, когда в 1963 году появилась капитальная работа Уильяма Макнила, не случайно названная «Восхождение Запада» и ставшая одним из самых цитируемых исторических трудов. Книга написана несомненно в духе доминирующего евроцентричного взгляда на историю. Современный мир представлен в ней как продукт западных традиций, европейских достижений sui generis[59], которые на вершине своей славы были экспортированы в другие регионы мира. Подобный взгляд, ясно различающий «развитые» и «недоразвитые» страны, превалировал в период, последовавший за деколонизацией[60].

Однако еще большую роль в становлении традиции всемирной истории, чем идея Тойнби о цивилизационных монадах или теория модернизации, имплицитно присутствующая в апофеозе Европы у Макнила, сыграли труды марксистов и тех ученых, которые испытали воздействие исторического материализма. Марксистские идеи стали особенно влиятельны после 1945 года – и не только в Советском Союзе и странах Восточного блока, но также в Латинской Америке, во Франции, в Италии, Индии и Японии. В СССР и Китае всемирная история была институционализирована после прихода к власти коммунистов и играла в науке куда большую роль, чем на Западе. Кафедры всемирной истории были основаны во многих университетах. В Китае примерно треть всех университетских историков работали в институциях, специализировавшихся на всемирной истории, – цифра совершенно невероятная в то время для Европы и США. Правда, «всемирная история» в китайской интерпретации была весьма своеобразной и гораздо меньшей по охвату, чем у Тойнби или Макнила. Многие историки-марксисты занимались историей только одной страны, описывая ее в терминах универсальной марксистской модели исторического развития. В Советском Союзе Сталин инициировал издание канонического «Краткого курса истории ВКП(б)», где излагалась довольно жесткая последовательность стадий развития. Ученые, как правило, сначала прибегали к дедукции, чтобы затем отыскивать в истории свидетельства, подтверждающие верность универсальных образцов развития, выведенных изначально как чистые абстракции. Задача эмпирического исследования заключалась в том, чтобы подогнать реальность под готовые теоретические выкладки[61].

Мир-системная теория возникла в 1970–е годы как реакция на сочинения, которые можно назвать, парафразируя сталинский тезис, «всемирной историей в отдельно взятой стране». Неоконченный труд Иммануила Валлерстайна, первый том которого появился в 1974 году, приветствовали историки всего мира. Ученый сосредоточился на системных процессах и призвал ученых понимать прошлое в существенном глобальном контексте, не ограничиваясь абстрактной логикой развития (см. главу 3)[62].

Евроцентричная интерпретация всемирной истории по-прежнему доминировала – даже Валлерстайн предполагал в своей теории ясный центр, исходя из представления, что все государства и регионы постепенно инкорпорировались в европейскую мировую систему. Однако нельзя сказать, что никто этого не оспаривал. Внутренняя фрагментация и плюрализация исторического знания играли важную роль в появлении критических подходов. История ментальностей школы «Анналов», различные формы «микроисторий» и «лингвистический поворот» подрывали макроисторические нарративы и бросали вызов евроцентризму