Ей вдруг показалось, что он отстранился от ее совести. И эта мысль-насильница оплодотворила ее отчаянием.

– Так и быть, Роман Иванович, пусть ваш начальник назначает стрелку. Позвоните, когда определитесь. Откройте, будьте любезны. Я ухожу.

Рывком подхватилась и пошла к выходу. Роман растерянно отомкнул ей дверь.

Лиза укладывала в дорожную сумку нижнее белье, тщательно набивала единственные туфли на шпильках старыми газетами, чтобы не деформировались в туго набитом саквояже. Утром должна была уезжать. А домашней работы еще невпроворот! Мальчиков Роман заберет из села в ближайший выходной – школа без них потерпит пару дней. А она даже припозднилась с поселением в аспирантском общежитии. Ее и влекло в Киев, и трудно было вновь настроиться на долгие недели расставания с детьми. Еще целый год!

Роман вдохновил ее поступить в аспирантуру после того, как заметил, что она казнит себя за тот случай с семиклассником, который повесился у себя дома на перилах будто бы из-за выставленной ею тройки по истории. Не ее это была вина, как вскоре оказалось. В семье подростка, решившегося на суицид, давно никто из родителей не думал о ребенке. Но она это обстоятельство не считала для себя оправданием. Ее отец-подвижник, выполняя обязанности фельдшера вот уже четыре десятка лет, в одиночку на большое горное село с восемью приселками, куда зимой приходилось добираться на лыжах, возвращал с того света и продлевал жизнь даже 80-летним бабулям, которые сами уж просили Господа отпустить их. А она не смогла уберечь дитя!

Плавный поворот ключа в замке входной двери – возвратился Роман. Пораньше, нежели обычно, за эти два месяцы ее каникул.

Когда уже баулы расположились наготове в прихожей, она на скорую руку, но с вдохновением приготовила ужин. А Роман посидел с ней за столом, даже не попробовав блюда. Только по-доброму улыбался, наблюдая, с каким удовольствием она поглощает благоухающее красной ротундой, приправленное острой паприкой лечо.

Она пошла расстилать постель в спальне. И немного дольше, чем обычно, нежилась в ванной. Вышла оттуда раскрасневшаяся, пропитанная душистой влагой, слегка прикрыв полноватые бедра полотенцем. Роман стоял в балконном проеме и отстраненно вглядывался в ночную бездну.

Лиза шагнула к нему и просунула руки мужу подмышки. Роман осторожно разнял переплетенные на груди ее пальцы. Она отступила и сразу нырнула под прохладную простыню. Он лег рядом на спину, подложив руки под голову.

– Что-то произошло? – спросила.

– Не знаю, Лиза.

В третьем часу ночи, после двухчасовых попыток уснуть, она поднялась, и уже до рассвета ее убежищем стала кухня. Утром поставила в холодильник большую кастрюлю борща, в морозильник – поднос с его любимыми варениками.

Роман проводил к поезду. У вагона, горьковато пропахшего смоляными шпалами, прикоснулся влажными губами к ее щеке и тихо, отрывисто, словно пунктиром, сказал:

– Все уладится. Как всегда. Не волнуйся.

Бесцветно прошла еще одна неделя сентября. Христина вызвалась быть «свежими глазами» в редакции на три номера подряд – чтобы отобрать у себе соблазн снова умчаться в направлении неприметной лавочки в техникумовском сквере. В пятницу после обеда курьер положил для нее корректуру первой полосы. Там был материал Тайстрюка. Она деловито и обрадованно принялась за чтение и правки. Ошибок почти не было – линотипистка Веруня интересные для нее самой тексты набирала безупречно.

В кабинет заглянул Андрей Федорович, и Христина не могла не спросить, с каких таких дел статья Петра Николаевича окажется-таки в субботней газете.