Но что тогда вытянуло её из забытья?

Марина приподнялась на подушке. Оглядела палату. Тёмные углы и светлый резко очерченный прямоугольник на полу от дежурной лампочки в коридоре. «Зачем в двери в палату делать стеклянное окошко?» – уже в который раз задалась вопросом девушка, прекрасно зная ответ. В прошлые бессонные ночи она видела, как в прямоугольнике время от времени появлялась человеческая фигура, замирала на несколько долгих – для Марины – секунд и также бесшумно исчезала. Она могла поднять взгляд и увидеть кто за ней (следит) наблюдает, но боялась встретиться взглядом, боялась увидеть в нём ненависть, осуждение, желание отомстить. И потому предпочитала делать вид, что спит… или отворачивалась, когда долгие мгновения совсем уж затягивались. Она стала бояться людей.

Но ещё больше она стала бояться мёртвых людей.

Ей постоянно снилась девочка, которую она сбила. Сбила насмерть. И эта девочка искала её. Во сне. Она искала её во сне, но не могла найти, потому что девочка маленькая. Слишком маленькая, чтобы обойтись без помощи взрослого. И где вероятность, что в следующем сне мёртвая покалеченная девочка не прибегнет к помощи взрослого? Мёртвого взрослого! Что если тот силуэт, что появляется по ночам в прямоугольнике на полу не тень дежурного медбрата? Что если это мёртвый взрослый, ожидающий её взгляда, как Вий, встретившийся с взглядом Хомы?

Марина в смятении смотрела на прямоугольник, боясь заострить внимание на тёмных углах… и боясь появления теней.

Но тень появилась. Когда очень чего-то боишься, страх материализуется, кто-то когда-то ей так сказал. Марина не поверила глазам: сперва гной, слепивший веки, теперь зрительные фантомы. Девушка часто-часто заморгала, пытаясь не вестись на игру теней. Не выходило. Тень смещалась к световому прямоугольнику.

Девушка перестала моргать. В светлом резко очерченном прямоугольнике на полу появился детский сапожок. Марина открыла рот, чтобы заорать, но ужас сдавил голосовые связки. Сапожок накрыла тень санитара. Призрак исчез.

Санитар – а это действительно был он – открыл дверь, увидев насмерть испуганную пациентку.

И тут она завопила. Истошно и страшно.

Мужчина нажал оранжевую дежурную кнопку, вмонтированную в стену возле двери бокса, и вбежал в палату.

Марина не хотела, чтобы к ней прикасались, а этот мужлан начал лапать её. Лапать! Её! Марине тут же втемяшилось, что её хотят изнасиловать. Это ещё больше подстегнуло вывернуться из лапищ санитара.

Но санитар был силён. Он пытался заломить девушке руки, но та так брыкалась, что пришлось надавить на грудь.

Марина яростно извернулась и кулаком въехала парню в нос. Смазанный удар, но кровь у нападавшего пошла. Это подхлестнуло агрессию девушки. Она зашипела, готовясь впиться насильнику в бесстыжие глаза, но тут подоспели его дружки.

Общими усилиями трое санитаров едва справились с буйно помешенной подопечной: одному успела царапнуть лоб, второму – зафинтить пяткой в скулу.

– Какого хрена? – спросил один, вязавший ноги.

– Глюки, похоже, – прохрипел вызвавший подмогу, связывая руки.

Третий держал голову девушки в реслингском захвате, изо всех сил пытаясь не придушить, но и не дать сбрендившей покусать руку: она клацала зубами, как чёртов щелкунчик.

– В медблок её надо, – сказал первый.

– Держи ноги. Я за каталкой.

Девушка угомонилась, только после лошадиной дозы торазина. По пробуждению она не вспомнила, что творила и что этому предшествовало, но, в очередной раз выплыв из гнетущего забытья, в её мозгу уже сидела твёрдая идея самоубийства.

18

Чуть забрезжил свет, Глебов высунул нос за дверь, Виктор Ильич – в окно. Павел сидел, где сидел, поймав себя на мысли, что ждёт петушиного кукареканья. «Как Хома после ночи возле гроба панночки»,