– У тебя что, пудра новая? – спросила Патти. – Как-то бледноватее обычного. Лично я всегда одной и той же пользуюсь. Как школу закончила, так ни разу не меняла. Хотя, если бы и поменяла, навряд ли Фрэнк заметил бы, – добавила она тоном, предвещающим худшее.

И не напрасно предвещающим.

– Хоть в зеленый лицо выкрась, он все одно не заметит, только не он. Что уж тут.

И она поджала губы, внезапно подумав: не стоит Фэй уж такое-то рассказывать.

– Беда с Фрэнком, – продолжала она, чуть приободрясь, – он со своим новым начальником не ладит. Слишком тот нос дерет, говорит.

С начальником у Фрэнка и впрямь была беда – до такой степени беда, что в прошлую пятницу, усевшись за традиционный в доме Уильямсов бифштекс по окончании первой недели нового режима в отделе продаж «Вонда Тайлс», Фрэнк излил душу аж тремя полными предложениями:

– Новый наш – скользкий тип. Думает, он там всему хозяин. Невесть кем себя возомнил.

Одна конкретная особенность нового начальства больше всего злила Фрэнка, но об этом он Патти и словом не обмолвился – отчасти потому, что сам не понимал, почему злится: особенность эта сперва раздражала, а теперь и откровенно бесила его, а он даже не мог толком осознать причины своего раздражения. Дело в том, что новый начальник поставил у себя на столе, письменном столе в «Вонда Тайлс», большую фотографию двоих сыновей – угрюмых мальцов восьми и десяти лет. И при первом же удобном случае показал их своим подчиненным.

– Мои сыновья, – сказал он, чуть не лопаясь от отцовской гордости. – Кевин и Брайан.

И широко ухмыльнулся.

– Э-э-э… здорово, – сказал сослуживец Фрэнка.

– Угу, – буркнул Фрэнк.

И, как будто этого было мало, вечером в пятницу мерзавец снова поднял тему детей – и лопнуть Фрэнку на этом самом месте, если все прочие тут же не завели песни про своих сыновей, а то даже и дочерей. И пошло-поехало. Внезапно сотрудники наперебой принялись хвастаться своими ненаглядными деточками, а все новый начальник, скользкий тип, виноват. Домой, в Рэндвик, Фрэнк отправился в самом мрачном расположении духа, а когда пошел в субботу играть в гольф, его гандикап улетел ко всем чертям.

– Ну, словом, не любит он его, – заключила Патти. – Не знаю, не знаю. Мы же не можем всегда получать только то, что хочется. Попробовал бы с недельку поработать под началом мисс Картрайт, сказала я ему. Сам бы понял.

И, вернув тем самым разговор на общую территорию, она снова посмотрела на Фэй.

– Так это пудра новая – или дело в тебе? – спросила она. – Вид у тебя слегка больной. Ты себя нормально чувствуешь?

В голову ей вдруг пришла неожиданная мысль, ужасная и волнующая: а что, если Фэй в положении? Что, если Фэй беременна? Почти ничего не ест – к салату вот, считай, не притронулась.

Фэй рассеянно вскинула на нее глаза. Мыслями она витала где-то не тут.

– Все со мной в порядке. Просто поздно вчера домой пришла. Не выспалась.

Да ну ладно, подумала Патти.

Ее домыслы, как обычно, были гротескным вариантом действительности. А действительность состояла в том, что вечером в субботу Фэй испытала крайне обескураживающее ощущение. Она была на вечеринке у кого-то из приятелей Миры, в квартире на Поттс-пойнт, и вдруг, совершенно беспричинно, уже перед самой полуночью поняла, что бездарно тратит время, что всех этих мужчин до единого она уже встречала на других вечеринках и что она страшно устала от этой бессмысленной карусели. И хуже того, много-много-много хуже, что никакой другой карусели, на какую бы она могла пересесть, попросту не существует, так что она, судя по всему, осуждена вечно крутиться на этой, нравится ей или нет, а ей, оказывается, это совершенно не нравится, и она ровным счетом ничегошеньки не может тут поделать. Пытайся вновь и вновь, а потом сдохни, думала она в отчаянии, сидя на заднем сиденье чьего-то «холдена» по пути домой. Но, несмотря на все это, вчера она, как условилась, встретилась с одним из бывших на вечеринке кавалеров в баре «Рекс-отеля» и провела еще один бесславный вечер, поддерживая беседу с мистером Не-Тот, и вот теперь чувствовала себя совершенно разбитой, только и всего.