– Ну прямо-таки не знаю, Лесли, – сказала ей мама. – Не уверена я насчет университета. Подождем, что отец скажет. Все равно подписывать-то ему.

Они умудрились загнать его в угол, когда он как раз собирался уходить на работу.

– Моя дочь к этой выгребной яме и близко не подойдет, – отрезал он. – И это мое последнее слово.

К концу следующей недели он согласился подписать заявление на том условии, что если даже каким-то совершенно непредставимым и случайным образом его дочь эту стипендию получит, то о том, что она ее примет, и речи идти не может.

– Это на самом деле для школы, – сказала миссис Майлз. – Они там хотят, чтобы она подалась. Это им для показателей нужно.

– Ну да, конечно, – сказал мистер Майлз, наборщик. – Я-то с самого начала не хотел ее в эту школу отдавать. Сплошные снобы, только и умеют, что носы задирать.

Он решительно не одобрял, что учебное заведение, о котором шла речь, государственная старшая школа, принимало только детей определенного уровня. Восторг миссис Майлз, что ее Лесли в возрасте одиннадцати лет попала в число этих избранных, был одной из многих радостей родительства, которые она, к прискорбию, не могла разделить со своим соавтором. В копилку миссис Майлз уже легло пять лет тихих вечеров, когда Лесли за кухонным столом не поднимала головы от все усложняющихся домашних заданий, в то время как ее матушка сидела в тростниковом кресле с шитьем или вязанием, а то и очередным выпуском «Женского еженедельника», втайне сияя от гордости. Ее девочка получает образование!

К концу первой недели в роли (временной) продавщицы «Гудса» Лиза словно бы отощала еще сильнее, а черное форменное платье болталось на ней, словно было велико уже не на размер, а на все два. Силы небесные, подумала мисс Картрайт, проходя мимо отдела коктейльных платьев, да ребенок же явно голодает, это просто неприлично.

– Ты ходила на ланч? – спросила она Лизу позже днем.

– Да, да, спасибо.

– Ты уж смотри, ешь как следует, – сурово велела мисс Картрайт. – Чтобы силы были тут работать, надо много есть. Именно поэтому, знаешь ли, мы и спонсируем столовую для сотрудников – чтобы вы все хорошо питались. Так что, Лиза, будь добра, каждый день на ланче наедайся как следует.

– Да-да, конечно, – ответила та.

– Лесли, – сказала ей мама. – Мне очень не хочется, чтобы ты ела в этой столовой без крайней необходимости. Наверняка это все не очень-то полезно: не знаешь, где еду хранили, кто ее трогал. И уж точно там все несвежее. Лучше я буду тебе сэндвичи делать, бери с собой.

Дочка не возражала – хотя ей нравились столовские разноцветные салаты и дрожащее желе с крошечными розетками взбитых сливок, сама столовая и тамошние завсегдатаи вгоняли ее в тоску, причем отнюдь не поэтического свойства. К концу первой недели она выработала распорядок: взбежав по пожарной лестнице к служебной гардеробной, она переодевалась там в свое и, прихватив книжку и сэндвичи, стремглав мчалась вниз, проносилась, лавируя между автомобилями, трамваями и такси, по Маркет-стрит и через Элизабет-стрит и успевала провести сорок пять минут в объятиях приветливой зелени Гайд-парка.

Погода тем временем сделалась невыносимо, безжалостно жаркой, и Лиза обнаружила, что, усевшись на ту сторону фонтана Арчибальда, в которую сегодня дует ветер, можно слегка охладиться под долетающими брызгами. Сидя там, набив живот заботливо приготовленными мамой сытными сэндвичами с мясом или сыром и безоглядно погрузившись в повесть о страданиях А. Карениной, которую Лиза уже почти дочитала, она возносилась к высотам восхитительного блаженства, в немалой степени обусловленного чистой новизной возможности побыть в неизведанном доселе счастливом одиночестве.