И с тех пор, в том месте, где был храм, стоит девочка. Её нельзя потрогать. Она не двигается. Но если встать рядом в полной тишине и закрыть глаза, можно услышать, как играет сердце из забытых звуков.
Дом с лицами
Семья Харроу прибыла в особняк под номером 19 на Хилл-стрит в тот момент, когда осень уже перестала быть красивой. Листья превратились в шрамы, тени в щели, а воздух пах не дымом, а чем-то забытым, как старая библиотека, где книги шепчутся по ночам.
Лоран Харроу мечтал о тишине – не о той, что приходит ночью, накрывая город одеялом приглушённых звуков, а о тишине внутренней, глубокой, как вода в колодце, из которого никто не черпает. Его последние романы продавались всё хуже, и с каждым новым изданием он ощущал, будто с бумагой уходит и часть его самого: вдохновение, плоть, память, голос. Аделин, когда-то блистательная актриса с глазами, полными света, теперь носила домашний халат с заплатами, и в её взгляде поселились бессонные ночи, оставляя серую пыль усталости под ресницами. Их дочь, Клара, росла тенью – тонкой, прозрачной, с лицом, в котором, казалось, отразился пепел чужих пожаров. В её зрачках не было света. Только глубина. Только внутренность, без отражений.
Дом стоял отдельно от других, но не одиноко – нет, он будто прятал одиночество, делая вид, что оно ему не знакомо, хотя соседи давно обходили его стороной, как будто здание болело чем-то странным, недоступным телу, но разрушающим разум.
– Что вы знаете о доме номер девятнадцать? – спросил Лоран у старушки в лавке, когда та, взвешивая хлеб, избегала смотреть ему в глаза.
– Он живой, – прошептала она, почти касаясь губами хлебной крошки на прилавке. – И он не любит быть один.
Вечером, в первый день, они открывали коробки, развешивали шторы, распаковывали книги, и даже смеялись – как люди, которые хотят быть счастливыми, даже если сердце подсказывает обратное. Но на следующее утро Клара, стоя в коридоре босыми ногами на деревянном полу, сказала, что из стены ей пела женщина.
– Её зовут Мэй, – сказала она просто. – Она зовёт меня по имени. Она говорит, что дом скучал.