Их свадьба состоялась без гостей. Только лес, пруд и кости в земле, скрипящие от старости. Вместо клятв, шёпот под корнями. Вместо поцелуя, дыхание которого нет. И в ту ночь всё исчезло, даже ветер, даже время.

Утро пришло бесцветным и серым. Таким, каким оно и должно быть после ночи, когда не было ни луны, ни звёзд, ни дыхания живых. Деревня проснулась, как всегда, в полусне, в полумраке, но воздух был густым и плотным.

Первые, кто приблизился к пруду, были дети. Они не знали, что нельзя ходить туда на рассвете. Но в тот день пруд казался особенно притягательным, будто звал. Вода в нём была спокойной, как стекло. Ни ряби, ни птичьего пения вокруг. Только лепестки, разбросанные по берегу – белые и чёрные, как будто кто-то уронил венок из мёртвых цветов. На камне, где обычно сидела Лейла, лежала длинная, рассыпанная по траве, как тень фата. Её ткань была тоньше паутины, и на ней не осталось ни росы, ни пыли. Рядом следы босых ног. Они вели прямо в воду и исчезали.

Никакого всплеска. Никакой борьбы. Будто земля или пруд приняли их без остатка. Томаса не было. Его дом стоял открытым, будто он вышел и забыл запереть дверь. На столе лежали кольца. Все одинаковые, из одного дерева. Но исчезло то самое, что было на его пальце.

На старом дубе, росшем у воды, кто-то вырезал: Лейла + Томас. Надпись была свежей, древесина ещё «дышала». Но никто не слышал топора. Никто не видел, кто это сделал.

С тех пор по ночам в пруду начинал гореть неяркий, тусклый, мерцающий свет – как свеча за гранью воды. Он не отражался на поверхности. Он шёл снизу из глубин, откуда не возвращаются. И тогда раздавалась всё та же песня без слов. Только голоса хрустальные, отдалённые. Словно в ней звенели колокольчики, давно зарытые в землю, свадебные колокольчики, что никто не слышал вживую.

Деревня замерла. Люди перестали говорить о них вслух. Дети научились обходить пруд стороной. А старики, проходя мимо, кланялись и шептали: «Покой вам, супруги…»

Прошло больше полувека. Деревня изменилась, как и всё в этом мире. Выросли новые дома, старые покосились и заросли плющом, кладбище стало почти музеем. Легенда о девушке в чёрном и её пропавшем женихе перешла в разряд «байки для туристов» – украшение для путеводителей и осенних экскурсий. Но пруд остался. Никто не осушил его. Никто не застроил берег. Словно сам лес защищал эту гладь воды от прикосновения цивилизации – как охраняют гробницу короля не ради золота, а ради молчания.

Местные подростки иногда пытались устраивать у пруда «испытания на смелость»: сидеть у воды до полуночи, смотреть в глубину, слушать. Обычно ничего не происходило.

Но однажды осенью, когда день равен ночи, в деревню приехала девушка. Её звали Марта. Ей было семнадцать. Её отец родился здесь, но уехал навсегда. Он редко рассказывал о прошлом, только одно повторял: «Не ходи к пруду ночью. Там женятся не живые.»

Но именно это Марта и сделала. Ночь была тихой. Лес молчал, но не спал. Листья шептались, как будто знали, что кто-то пришёл. Пруд встретил её зеркальной гладью. Она подошла ближе, вглядываясь в отражение, и вдруг увидела, как будто из-под воды кто-то смотрит на неё. Не пугающе. Просто… знает её. И тогда она услышала тонкую, тихую, как эхо старинной колыбельной песню. В ней были слёзы, в ней была любовь и одиночество.

Марта замерла. В груди защемило. Сердце отбивало ритм, словно в такт музыке.

Из воды поднялось мягкое, чуть синеватое свечение, как свет свечи за стеклом. И в этом свете она увидела их: два силуэта. Мужчина и женщина. Он держал её за руку, а она улыбалась. Томас и Лейла. Марта знала это, как будто слышала их имена с рождения. Они смотрели на неё. И Лейла вдруг произнесла – не ртом, а разумом: