– Музыкальная шкатулка, – сказали новые хозяева. – Сама играет. Очень красиво, правда?

Девочка по имени Марта нашла её в сундуке на чердаке, между бабушкиными шляпками и книгами без обложек.

– Мама, можно мне её забрать?

Мать, занятая распаковкой коробок, улыбнулась, не придавая значения.

– Конечно, милая. Только не открывай её слишком часто.

И когда Марта легонько надавила на крышку, шкатулка заиграла. Впервые за столько лет. Мелодия была мягкой, зыбкой, будто шелест листвы в заброшенном саду. И в самой глубине звучания – едва уловимой, почти призрачной – промелькнула нота, что звучала как голос девочки, когда-то звавшейся Эльзой.

Старики деревни Уотерсмут говорили: «Не ходите к иве после заката. Она поёт и поёт не вам». Но дети редко слушают стариков. Особенно Эльси – тонкая, упрямая девочка с медными волосами и живыми глазами.

Ива стояла на окраине, возле ручья, что пересыхал каждое лето. Её ветви были длинны и шелестели даже в безветрие. В деревне шептали, что под её корнями спит ведьма. Много лет назад, в дни чумы, её закопали живьём, и с тех пор дерево растёт над ней, питаясь её дыханием. Её песнями.

– Это всё сказки, – сказала Эльси брату Томасу в один туманный вечер. – Взрослые пугают нас, чтобы мы не бегали далеко.

Томас кивнул. Ему было семь. Он верил сестре, но больше верил своему страху. Он слышал, как ива поёт. Ночью, когда всё молчит, её голос тянется – будто кто-то зовёт по имени. Шепчет. Обещает.

На следующее утро Томас исчез. Ушёл рано – отнести корку хлеба лисёнку, которого однажды видел у ручья. Никто бы не заметил, если бы Эльси не нашла у порога оброненный башмачок и кусочек синей ленты – той самой, что накануне вечером она завязала ему на руку. Ветер был сильный, но из леса доносилось нечто другое. Не просто шум – пение. Голос, нежный, как материнская колыбельная, но сквозь него проступало что-то липкое и холодное. Эльси никому не сказала. Взяла фонарь, надела старые сапоги, что достались от кузины, и пошла к ручью.

На тропе ветер внезапно стих. Листья под ногами стали мягкими, как мох. А где-то впереди, там, где ива склонялась к земле, звучала тонкая, серебристая песня.

Эльси остановилась. Крепче сжала ручку фонаря.

– Томас? – позвала она.

Ответом было лишь:

– Шшшшшш… – шелест ветвей. Словно кто-то гладил по плечу.

Путь к иве оказался короче, чем она помнила. В детстве они с братом бегали туда днём – ловили жуков, пускали листья по ручью, смотрели, как солнечные пятна пляшут на воде. Тогда ива казалась просто деревом. Теперь всё было иначе.

Когда она вышла на поляну, солнце уже тонула за верхушками елей. Вокруг – густая синь, как старая бумага. Ива стояла молча, тяжёлая, будто выжидающая. Её ветви опустились почти до земли, шевелясь сами по себе. Фонарь в руке Эльси заскрипел. На земле перед деревом лежал второй башмачок Томаса. Рядом обрывок ленты.

И след. Босой. Маленький.

Но он вёл не в сторону деревни, а к самому дереву. Эльси наклонилась, коснулась земли. След был свежим. Сердце сжалось. В воздухе пахло камнем, ладаном… и чем-то сладким, как вино в подвале. Слишком сладким.

– Томас, это не смешно! – крикнула она, но звук утонул в тишине.

Дерево будто приблизилось. Ветви дрожали, переплетаясь, как старческие пальцы. И вдруг в одном месте они разошлись. За стволом – дыра.

Как будто из земли вырвали кусок. Как будто это сделали… руки.

– Томас? – позвала она.

И услышала. Слабый голос, будто из-под земли:

– Эль… си…

Она бросилась к отверстию. Там пахло сыростью и пеплом. Она опустилась на колени. Заглянула. Темнота. Только её дыхание, отражённое эхом, и снова: