Довели Корнышева до кровати.

- Вот здесь ложись.

Корнышев беспрекословно подчинился. Но прежде, чем лечь, незряче ощупал убогое ложе руками. При виде этого Клава снова готова была разрыдаться, как несколько часов назад.

- Я где-е-е … в больни-и-ице?...

Корнышев выглядел одиноким и беспомощным.

- В больнице, в больнице, – пробормотал «санитар». – Ложись!

Он уложил Корнышева и накрыл рваной простынёй. После этого «санитары» вышли, попрощавшись с Клавой.

Клава закрыла дверь. Корнышев неподвижно лежал на кровати. Лампа под самодельным абажуром высвечивала ровный круг. На столе красовался неприглядный натюрморт: высохшие хлебные объедки, недопитый чай, вскрытая банка из-под кильки, нож, которым Слава эту банку открывал, пара вилок. Это они со Славой завтракали спешно, собираясь отправиться в город за машиной. Тогда он был здоров. Ещё каких-то несколько дней назад.

- Слава! – позвала Клава, сдерживая рыдания. – Слава!!!

Он повернул голову, будто прислушивался.

- Слава! – с надеждой произнесла Клава.

- Ты-ы-ы кто-о-о-о?

И тогда она разрыдалась.

***

После всего, что Клава сегодня увидела, она не смогла заснуть. Сидела на скрипучем стуле у кровати и всматривалась в лицо Корнышева. Наверное, это не навсегда, думала она. Когда-то заживёт и раны зарубцуются. Но вот глаза …

- Ты видишь что-нибудь, когда тебе снимают повязку? – спросила Клава.

Корнышев движением головы ей ответил: не вижу.

- А что говорят врачи? Зрение вернётся?

Кивнул в ответ. Обещают, что видеть будет. Может, врут?

- Ты меня действительно не помнишь? – спросила Клава.

- Помню, – после длительной паузы неуверенно ответил Корнышев.

- Опиши меня. Какая я? Лицо какое? Волосы?

Корнышев замялся. Ему даже фотографию этой женщины не показали. Намеренно. Чтобы если уж отшибло память, так отшибло.

- Бли-и-иже, – просил Корнышев. – Где твоё лицо-о-о?

Он протянул руку, слепо и беспомощно пошарил в воздухе, покуда сердобольная Клава сама не ткнулась лицом в его ладонь.

Корнышев обнаружил, что лицо её мокрое. А слёзы катились из клавиных глаз градом. Проняла её беспомощность Корнышева. Значит, угадал Захаров, не показав ему фото Клавы. Натурально получилось.

- Ты пла-а-а-чешь?

Клава затрясла головой.

- А про себя ты помнишь что-нибудь? – спросила она сквозь слезы. – Как тебя зовут?

- Сла-а-ава.

- А фамилия?

- Ко-о-орнышев.

- Раньше ты говорил, что ты Вяткин Гена. Ты это помнишь?

Корнышев кивнул согласно. Вряд ли это ему чем-то грозит.

- А на самом деле ты – кто?

- Сла-а-ава, – повторил Корнышев.

- Ты уверен?

- Да. А что-о-о?

- Ничего.

***

Утром Клава сварила картошку. Клубни резала только пополам, чтобы куски получились круглые, и их можно было брать руками. Могла бы и суп сварить, но не представляла, как слепой Корнышев будет орудовать ложкой, а самой его с ложечки кормить – упаси боже, обрыдаешься от жалости. А тут – бери картошку руками, и никаких проблем.

С картошкой Корнышев действительно справлялся хорошо. Нащупывал очередную картофелину в стоящей перед ним тарелке, брал её осторожно и бережно нёс ко рту. Потом жевал с видом отрешённым и задумчивым.

Клава сидела напротив, смотрела на Корнышева с состраданием. Стук в дверь, и сразу в комнату, не дожидаясь позволения хозяев, вошёл небритый малый в рваных джинсах и застиранной футболке с эмблемой какого-то неведомого клуба на груди.

- Приветкакжисть, – равнодушно процедил он сквозь зубы так, что несколько слов слились в одно, да и то в его исполнении получилось каким-то куцым.

Клава занервничала. А гость, не обращая на нее ни малейшего внимания, приблизился к Корнышеву.