– Года три. Тут вообще и церкви-то не было, одни развалины. Стена вот эта, колокольни часть, да и все. Внутри все прогорело. Это, значит, когда после того самого началось.

– А то, что тогда не рухнуло, то доделали ликвидаторы – там картинок много было, эти, росписи, получается, иконы. Сначала их просто закрасили, а потом кто-то и поджег.

Как-то так себе Олег это и представлял. Поэтому никто теперь и не любит чужаков. А что их любить? Если в каждой семье из-за какого-нибудь чужака кто-нибудь да помер.

– А зайти внутрь можно?

– Да можно, конечно. Заходите. Там сейчас Варвара работает, настоятеля нашего дочка, она девка умная, вы ее как раз расспросите.

Внутри отстраивающегося храма было прохладно и сумрачно, сыро пахло цементом. Варвара нашлась в самой дальней части, у будущего алтаря. Она сидела на высоких строительных лесах под самым сводом. На нем, выхваченная ярким светом софита, виднелась роспись, совсем свежая: краски не успели высохнуть и поблекнуть. Варвара работала над ликом святого, заглядывающего в ответ ей в глаза, строго, спокойно, понимающе. Кисть ее двигалась медленно, но уверенно. На вид Варваре было около двадцати пяти, значит, росла она без искусства, увидела его, как и Олег, уже взрослой. Хранил ли ее отец репродукции икон? Показывал ли дочери? Или она сама за последние пять лет впитала всю ту культуру, которой была лишена? Кто учил ее рисовать? Кто-то из подпольщиков? Или она сама, повинуясь естественному человеческому стремлению, училась выражать себя на бумаге? Старый закон терпел до определенного момента детские рисунки: до тех пор, пока очевидно было, что это баловство и ничего больше.

Олег какое-то время просто смотрел, как она работает, затем все же нарушил благоговейную тишину.

– Варвара?

Она вздрогнула, повернулась. Теперь софит светил на нее со спины, и волосы обычного сероватого цвета наполнились холодным белым мерцанием. Она смотрела на него сверху вниз, неотличимая в ту минуту от своих строгих святых.

– Да?

Голос гулко ударился о стены, помножился на хоральное многоголосье.

– Меня зовут Олег, я из Академии Реставрации. Собираю информацию о художнике Архипове.

– Подождите, я к вам спущусь.

Варвара быстро и ловко слезла с лесов, вытерла о футболку, уже изрядно перепачканную, руки от краски.

– Может, вы что-нибудь слышали о художнике? Знаете архиповские места?

Вблизи Варвара казалась проще, чем под нарисованными небесами. Обычная девушка, пройдешь и не заметишь.

Она задумалась ненадолго над ответом, потом сказала:

– Я не слишком много знаю, но места могу показать. Мой учитель, – она указала рукой на росписи, – кое-что рассказывал. Я могу вас познакомить с Галиной, она старенькая уже, но помнит, как Архиповский музей разбирали. И дома у нее кое-что можно найти до сих пор. Она теперь немного не в себе, но покажет вам все с радостью.

– Ваш отец мне сказал, что Архипов здесь никогда не был.

– Он, думаю, ошибается. – Варвара помедлила, а потом добавила: – Я буду вам признательна, если вы ему не расскажете о том, что я вам помогаю.

Начать решили с «Утренней мглы». Варвара настояла, что идти надо утром, иначе не почувствуешь то, что Архипов своим потусторонним свечением так живо выписывал на полотне. Олег нещадно зевал, спина-таки разболелась от неудобного матраса. Очень хотелось есть – Наталью в такую рань он будить не решился, а сам завтраку предпочел лишние полчаса беспокойного сна.

– Где же ты училась рисовать? – заговорил он, чтобы проснуться.

Варвара пожала плечами.

– Нигде. Раньше церковь Николай расписывал – он учился у своего отца, а тот – у бабки. Но он умер в том году. В церкви на стенах осталась работа, которую он начал. Я с отцом приходила на строительство. Мы все приходили, и мама, и братья, помогали. Потом Николай мой интерес заметил, взял в помощники. Я ему краски разводила, он что-то объяснял. Наверх ему тяжело было лазить, он быстро разрешил его место занять, когда убедился, что я уже что-то умею. Он накидает – а я раскрашиваю. Так и училась.