Их привозили военные в фургонах, и я всякий раз открывала ворота и наблюдала за тем, как Гигантомах провожает пленных во второй ангар, а доктор ведёт беседы с офицерами. Лишних вопросов по поводу пленных я не задавала, знала только, что эти люди в Германии не считаются за людей. Ал сказал, что это просто живое мясо для наших опытов, и я приняла его позицию. Цербера я запирала в одной из комнат, чтобы посторонние не видели его. Я очень привязалась к трёхголовому псу и даже находила его забавным, когда он играл как щенок.

Я была прилежной ученицей, поэтому моя первая операция прошла успешно. Мы тогда делали пересадку печени, выясняя, может ли прижиться орган в чужом теле и может ли он существовать отдельно, сам по себе. Пользовались мы всегда только кетгутовыми или шёлковыми нитями с огромных катушек.

После опытов доктор обычно докладывал учителю о проделанной работе, потому что тот никогда не присутствовал, по словам Ала, он мог только наблюдать в специальный глазок, проделанный в стене и позволяющий видеть операционный стол. Я тоже получила возможность общаться с профессором по внутренним переговорным устройствам. Он давал мне советы, я же делилась замечаниями, которые он обычно принимал. Кто бы мог подумать, но у меня оказались врождённые склонности к медицине!…

Я по-прежнему проживала одна в своей комнате, иногда Альберт оставался на ночь, но никогда больше в своём сердце я не испытывала любви к нему, а к его ласкам относилась равнодушно. Мне всегда было их мало, чтобы пробудить в себе хоть что-то. Я много ела, сны мне не снились, но я заметила, что под солнечными лучами как бы подпитываюсь ультрафиолетом, потому что и ела, и спала тогда меньше, а чувствовала себя бодрее обычного. Ал сказал, это благодаря тому, что теперь во мне присутствовали гены тех существ, которые приспособились к питанию энергией солнечных лучей.

Я не задумывалась о будущем, не проявляла любопытства, не вспоминала о прошлом. Я полностью починилась воле Ала и выполняла то, что он от меня хотел, делала всё, что он мне говорил, хотя иногда он просто душил меня своей любовью.

Опыты и операции происходили почти каждый день. Они различались меж собой, и я скоро привыкла относить их к одной из трёх групп. К первой группе относились простенькие операции, думаю, любые хирурги занимались этим в госпиталях: мы зашивали ранения, экспериментировали с пересадкой кожи или органов из других организмов или из других частей тел, проверяли действие на человека новых сывороток или химических соединений, разработанных профессором. Вторая группа операций представляла создание новых организмов, например, шестирукого человека, или опыты над тем, чтобы органы человека выполняли несвойственные им функции. К третьей группе относились эксперименты, которые доктор всегда считал неудачными – это была работа по воссозданию жизнедеятельности организма после того, как из него изымали мозг. Изъятый мозг всегда функционировал в особом питательном растворе, а вот безмозговое тело никогда не подавало признаков жизни, почему доктор оставался хмурым и недовольным весь остаток дня. И всегда эксперименты с мозгом бывали самыми грязными, отчего лаборатория напоминала лавку мясника, скотобойню и мертвецкую одновременно, а бедняге Гигантомаху приходилось за нами убирать.

Больше всего я любила пользоваться сывороткой Е2М. Мне нравилось наблюдать, как замирает очередное тело, и знать при этом, что человек остаётся в сознании, что он слышит всё, но не может выразить протеста, что он только марионетка в наших опытных руках. Я чувствовала нечто сродни удовольствию в такие моменты. Быть может, такая холодность тоже была следствием эксперимента над усовершенствованием моего организма.