– Нужно проверить, эффективен ли наш эксперимент.

Это был голос профессора, и после его слов я попала в средневековую камеру пыток, только палач мой обливался слезами и скулил как побитая собака, вымаливая у меня прощение и ежеминутно клянясь в любви. Я опущу подробности того, что они вытворяли с моим телом, как сильно калечили меня, пытаясь выяснить, действительно ли я почти бессмертна, как от меня того ожидалось после перенесённых опытов. Потом все они ушли, погасили свет и оставили меня в одиночестве. Я отнеслась ко всему равнодушно. Мне было безразлично, что со мною станет. Я даже не думала об их жестокости, когда они поступили так со мной.

Боль я испытывала, что и другие люди, наверное, она пронзала меня насквозь, но не издавала ни звука. Я молчала, не кричала, потому что кричать мне казалось неуместным – боль всё равно никуда не денется, так зачем тратить на стоны свои силы, когда они могут понадобиться для восстановления организма, тем более, мучители не остановятся, сколько бы я их ни умоляла. Я говорила себе, что всё это скоро прекратится, боль утихнет, и моё тело восстановит себя, поэтому только тяжело вздыхала, но моё сердце не стучало от страха, а пульс не участился; разум понимал, что с такими ранами я смогу продолжать своё существование. Я оставалась спокойной всё это время, не задумываясь о дальнейших планах своих палачей, а живя настоящим и проникая в боль, постигая её сущность ради более глубокого понимания своего состояния.

Меня оставили в одиночестве в такой темноте, какая бывает в глубокой могиле. Я по-прежнему оставалась привязанной, значит, эксперимент ещё не закончился, мне дали лишь временную передышку. Я равномерно дышала и чувствовала, как истекают кровью открытые раны, как пульсируют повреждённые ткани, но постепенно пульсация уменьшалась, сменяясь зудом, но если я не думала о нём, то и он не беспокоил меня. Потом я заснула.

Меня разбудил яркий свет, после чего Альберт начал отвязывать меня. Наконец-то я могла вытянуться и размять затёкшие конечности. Да, моё тело всюду было как новенькое, раны исцелились, а волосы отросли вновь до прежней длины – до бедра. Я не удивилась этому, как сделала бы раньше, а приняла как факт, но и не было прежнего желания снова вернуть себе прежнюю причёску. Почему-то теперь мне было всё равно, как я выгляжу. Я отметила, что в моём организме всё функционирует, как положено, только сильно хотелось есть.

– Люсиль!

Мой возлюбленный крепко обнял меня и уткнулся носом мне в волосы. Я тоже обняла его, но скорее из вежливости, чем от избытка нежности или любви. Я хорошо к нему относилась, мне нравилось жить рядом с ним, но теперь я вдруг осознала, что ответного чувства не существует, что я бы запросто покинула его дом или бы могла смотреть равнодушно, как он умирает. Я не знала, почему так получилось, что я разом потеряла все эмоции, но взамен, мне казалось, я обрела нечто большее – ощущение самой жизни в её бесконечном течении.

– С тобой всё в порядке, дорогая, – он бегло осмотрел меня. – Ты прошла все испытания успешно, и теперь ты такая, какой я всегда хотел тебя видеть.

Доктор расцеловал меня, я отвечала на его поцелуи, но теперь по моей спине не пробегали мурашки и я не испытывала лёгкого удовольствия. Нежность не охватывала меня, а любовь не горячила сердца – с тем же успехом я могла целовать мраморную статую. Я оставалась холодной и не чувствовала сожаления по поводу того, что не способна больше любить.

– Я хочу есть, – заявила я, когда он отстранился.

– Хорошо. Алфавиль, крикни Саре, чтобы она приготовила фрау Люсиль поесть.