– Люсиль, ты должна выпить это, – поднёс к моему рту Ал стакан и поддержал голову.

– Мне не хочется, – с трудом молвила я, открывая глаза.

С одной стороны меня радовало, что подвижность начала возвращаться, но с другой, лучше бы я не открывала глаза. Лица моих мучителей были безжалостны, а яркий свет до невозможности слепил, но мне всё равно удалось заметить горы шприцов. Каким же количеством препаратов они накачали меня?

– Люсиль, если ты не выпьешь, то умрёшь, – твёрдо заявил доктор, и я повиновалась и выпила, как мне показалось, простую воду.

– Ты решил, как будешь вводить гены? – спросил профессор.

Я снова закрыла глаза, дабы не видеть ужасов, предстоящих мне впереди, но я не могла заткнуть уши.

– Через капельницу, поэтому впереди самая долгая часть работы, и, если честно, я не знаю, что должно получиться в итоге.

– Как не знаешь? – с трудом выдавила я из себя.

– Не волнуйся, для тебя сейчас важно расслабиться. Мы поставим тебе капельницу (я думаю, лучше несколько), и твой организм начнёт принимать специальный раствор с генами различных живых существ (в том числе бактерий и вирусов – удивительных созданий нашей планеты). В результате ты станешь устойчива к жаре и холоду, голоду и жажде, а утерянные или поражённые раздражителями клетки должны будут самовосстанавливаться. Я надеюсь, что ты превратишься в самое совершенное существо и станешь новой ступенью эволюции. Скоро человечество поймёт: чтобы развиваться, надо действовать самим, а не ждать позволения от природы или бога. Пока же только такие гении как я осознали это.

Я терпела на себе тощие пальцы ассистента не без отвращения, а потом нахлынули боль и тошнота, которые с каждой минутой усиливались. Руки, к которым присоединили трубки, онемели. Я вообразила, что это могильный холод подбирается ко мне, но всё-таки с величайшим усилием заставила себя задать один вопрос, ответ на который мне было очень важно узнать перед смертью.

– Ты всё ещё любишь меня?

– Более всего на свете, Люсиль. Ты очень ценна для меня и дороже нет никого. Только ради тебя я затеял всё это, чтобы никогда твоя красота не увяла, чтобы всегда оставалась ты юной и цветущей. Я знаю, что сейчас тебе наверняка очень плохо, но чуть позже ты поймёшь свою значимость и будешь благодарить меня за эти изменения.

Из глаз моих брызнули слёзы, но я не могла дать им объяснения. То ли его заверения в любви произвели на меня впечатление, то ли жалость к себе и страх смерти дали знать. Понемногу я начала впадать в забытьё, представляя, что лежу на лодке, а она мерно покачивается, словно плывёт куда-то.

Я очнулась в тишине и открыла глаза. Свет софита уже угас и рядом сидел только Алфавиль.

– Ты очнулась, – сказал он своим высоким резким голосом. – Профессор и доктор отдыхают, но я сообщу им, чтобы они могли приступать дальше. Они просили меня.

Я ничего не ответила, но только подумала, что мне придётся терпеть эти пытки и боль вечность и вечность же провести на этой койке. Я слышала, как ассистент по внутренней связи вызвал учёных, и те через недолгое время явились. Правда профессора Мюллера я опять не видела, только слышала.

– Как ты себя чувствуешь? Можешь говорить? – обратился ко мне Ал.

– Да. У меня ничего не болит, чувствую себя хорошо, – отозвалась я в каком-то сомнамбулическом состоянии.

– Уверена, что тебя ничего не тревожит?

– Всё в порядке.

Я равнодушно посмотрела на доктора и закрыла глаза. Я ощущала себя прежней, за исключением чувств – они словно отошли на задний план и теперь мне казалось глупым плакать или злиться, раздражаться или сетовать на судьбу, переживать за будущее. Я только и могла, что плыть по течению жизни и принимать её дары или наказания равнодушно. Я умерла и родилась заново в прежней оболочке более совершенной, но на тот момент для меня это было абсолютно всё равно.