В мою комнату принесли часы, поэтому я могла точно назвать время – с двенадцати до двух каждый день Альберт приходил ко мне, чтобы учить своему родному языку. Я оказалась способной ученицей, да и наши уроки доставляли мне удовольствие. Резкий скачок к более совершенному пониманию языка пришёл ко мне, когда мой учитель принёс книгу Эдгара Алана По, в которой поэзии было больше прозы. Я всё ещё помнила своё стихотворение про Аннабель Ли наизусть, как и многие другие, да и прочие его сочинения хорошо знала, а потому могла постоянно сопоставлять и сравнивать два языка между собой.

– Тебе не придётся отдельно учить новые слова, – поучал меня Ал, – если ты постоянно будешь говорить со мной по-германски. Не бойся делать ошибки, я буду поправлять тебя.

Затем он вдруг решил, что мне необходимо избавиться от американского акцента и добиться безупречного германского выговора, и тренировал меня издавать правильные звуки, да ещё и заставлял дважды в день читать вслух скороговорки. Это было очень трудно.

Всякий раз перед сном он заглядывал ко мне, чтобы пожелать спокойной ночи, но всякий раз я засыпала у него в объятиях, чтобы наутро вновь оказаться в полном одиночестве.

Я действительно ни в чём не знала нужды и не могла пожаловаться на скуку или недостаток развлечений, хотя жизнь в этом доме была совершенно иной, чем та, к которой я привыкла с детства. Но иногда мне хотелось выйти на воздух и подставить своё лицо солнечным лучам, однако я не решалась просить об этом. Я боялась столкнуться лицом к лицу с одним из этих безобразных людей или с отвратительным трёхголовым чудовищем. Боялась, что мне снова начнут сниться кошмары, как было в первые дни в этом доме.

Скоро мой возлюбленный заметил перемены на моём лице.

– У тебя какой-то болезненный вид, Люсиль. Ты здорова? Может, тебе что-то нужно?

– Глоток свежего воздуха, – после минутного раздумья ответила я, конечно же, тоскуя по солнцу, но не желая в этом признаваться.

– Так в чём же дело? Давай прогуляемся по двору, сегодня очень хороший солнечный денёк. Один из последних дней осени, знаешь ли.

Казалось почти невероятным, что я прожила здесь так долго. Почти полгода отделяли меня от моего американского прошлого.

– Я боюсь выходить из комнаты, – честно призналась я. – Мне кажется, если я ещё раз посмотрю на твоих помощников или Сару, то мгновенно умру от ужаса.

– Не говори глупостей. Мои люди не так страшны, как тебе кажется. У всех у них доброе сердце, а на их внешность тебе не стоит обращать внимания. Хочешь, я расскажу тебе о Гигантомахе, и тогда ты поймёшь, что он всего-то достоин жалости.

Я кивнула и прижалась к его груди.

– Впервые он встретился мне, когда ему было восемнадцать. Тогда бедняга был болен. Акромегалия, так называлась его болезнь. С такой болезнью не доживёшь до зрелого возраста, и, когда я рассказал о Гигантомахе профессору, тот согласился помочь. Наши совместные знания помогли вылечить беднягу, мы также развили его физическую силу и выносливость, но, как видишь, черты его лица до сих пор оставляют желать лучшего. А что бы выбрала ты, Люсиль?

– Я думаю, лучше умереть во цвете лет, чем оставаться безобразным долгие годы.

– Ты ещё молода и потому так говоришь. Я же считаю, что учитель поступает гуманно, продлевая жизнь этим несчастным, более того, после его вмешательств они получают более развитые способности.

– А что случилось с тонким?

– С Алфавилем? Его детство прошло в цирке уродцев, а когда он сбежал, стал воришкой. Профессор развил его природную гибкость да ещё помог избавиться от крупных неприятностей, за что он ему до сих пор благодарен и чтит как своего отца.