Завидев цезариссу, человек в шапочке, стоявший справа от Толстого Шъяла, заиграл на каком-то музыкальном инструменте с длинной шейкой и щипком. Издаваемая им мелодия вытекала медленно, как духи из опустевшего флакона.

Оборванец сказал что-то на своем неразборчивом языке. Толстый Шъял вяловато склонил голову набок, его глаза цвета ржаного хлеба выпялились на Меланту, отчего девушка поежилась и непроизвольно огляделась, тщившись увидеть рядом спасительный улыбку Луан.

– Меланта! Дать мне разглядеть вас, ради Солнца! – сказал Толстый Шъял, повернувшись к ней всем телом и подложив под голову руку. «Кажется, он хочет, чтобы я подошла».

Джорк поманил ее рукой, подтверждая ее догадку. Мели сделала несколько шагов вперед. Она хотела поклониться, как ее учили Серджо и Луан, и уже было приоткрыла рот, чтобы соврать, как она рада этой встрече, но Шъял поднес толстый палец к губам и велел помолчать:

– Тш-ш-ш! – После чего показал на музыканта.

Человек в шапочке перебирал струны и мелодия, выскальзывающая из-под его пальцев, поглощала внимание. Так, наверное, играют чужестранцы, подумала Мели, она ничего подобного не слышала еще, и вообще, находясь в Фаянсовом Дворце, знала очень мало о музыке за его пределами.

Музыкант отличался красивым лицом. Его подбородок то опускался, то поднимался, повторяя медленную вытяжку нот, закрытые глаза оформляли не тронутые сединой брови. Он был молод и искусен, управляясь с инструментом, как с оружием, призванным не убивать, а всего-лишь покалывать нервы.

О нем в последнюю очередь можно было подумать, как о варваре из Вегенберга: в выглаженном коричневом кафтане он напоминал сопельщика, приезжего с Алаонды. Северяне иногда посещали Фаянсовый Дворец, поэтому у Мели было, с чем сравнить.

Его музыка текла, как вал, и разливалась нотами, будто бегущая по скалам вода – через секунду она вышла из того медленного вступления и, не останавливаемая ничем, кроме воли музыканта, приближалась к концу.

Молодой человек пробежался пальцами по струнам. Мелодия еще раз прошла сквозь добрую половину нот, напоследок взвихрилась, с последним вздохом ускорилась, и угасла, как маленькая свеча…

Открыв глаза, музыкант посмотрел на Меланту с такой очаровательной улыбкой, что девушка покраснела, и на миг забыла как о Толстом Шъяле, возлежащем на лектусе, так и про охраняющих посла варварах. Ей хотелось, чтобы он сыграл еще раз. Не только потому, что играл он лучше всех рапсодов во дворце, но и поскольку, пока он играл, Толстый Шъял не напоминал о своем существовании.

– Вот! Вот! – хлопая ладонями сказал Шъял, и, оторвав упитанную голову от подушки, сел на ложе. Оно прогнулось под тяжестью его веса. – Вы знать, что мы тоже уметь делать красивую музыку?

Музыка была красивой, бесспорно, но Мели по-прежнему тошнило от его вида. Она не ответила на вопрос, да и Шъял не ждал, что сумеет её разговорить, изуродованная акцентом речь лишь улучила паузу, чтобы её жирный хозяин мог похвастаться:

– Многие говорить, что мы дикари, варвары, а мы уметь играть лучше, чем кто-либо другой из ваш дворец! Вы думать, это не правда? О, вы ошибаться, моя милая, вы ошибаться! Если есть что-то красивое, что нас объединить, то это музыка. Музыка!

– Уху-уху, мзыка, уху, – забурчал Джорк.

– Вы, кажется, хотеть поклониться?

Чувствуя, как от смущения слезятся глаза, она завела ногу за ногу и опустила подбородок к груди. Оживленно проверив, как сидит на ней её кремово-белый хитон, она повторила те движения, что выучила у наставника Серджо – в голове, тем временем, крутилась лишь одна мысль: «я должна выглядеть идеально, нет, Толстый Шъял не увидит, как я волнуюсь, не увидит!».