– Думаю, мы вернемся еще до рассвета, – сказал он, посмотрев в окно.

Ги снял ставни и отворил дверь.

– После вас.

Не разбудив ни одну мышь в гостинице они спустились на первый этаж, после чего незаметно ускользнули из здания под тишину некогда бурлящего жизнью приемного зала. «Как прекрасно. Нет, правда. Ни одной живой души. Очень хорошо». Магнус мысленно вернулся к тому моменту, когда вечером льстивая натурка Тобиаса от лица всего заведения предоставила им с Ги лучшие апартаменты, какие только можно было сыскать в Привале, и на пути туда раздаривала такие почести, что хватило бы до самой смерти. «Наивно было бы полагать, что он просто меня уважает. Ему что-то нужно. Всем как всегда что-то нужно». Закрывая за собой дверь в гостиницу, трибун хмыкнул этой внезапной догадке.

Одинокий морской ветер разгуливал по широким безмолвным улицам Делового Квартала. Но Аргелайн не спал – где-то за окнами белокаменных домов еще трепыхалась жизнь: супруги предавались любви; догорали свечи на подоконнике; старики под гулкий треск очага знакомили юношей с ремеслами, девочек – с вышиванием.

По любопытному лицу Ги было понятно, что и он тоже представляет себе похожий домашний уют. Если бы не долговая кабала его семьи, которая вырвала его из детства и опустила в яму рабства, он жил бы сейчас в одной из этих инсул35, или у себя на родине в Терруде. У него была бы невеста – не какая-нибудь проститутка из ближайшего люпанария, к которой залезают в окно тысячи бабников, нет, молодая и самая порядочная амхорийка. Он бы не посвятил себя службе велеречивым идиотам. Он не стал бы сгибаться под ударами плети. Его бы не выставили на рынок. Иногда трибун задавал себе вопрос «Почему Ги остался со мной? Неужели рабство меняет человека настолько, что он больше ничего не знает, кроме своего долга?»

– Как только доберемся до этого храма, – сказал Магнус, – ты постоишь на улице, хорошо? Мой религиозный братец даже в редкие минуты благоразумия не захочет видеть бывшего раба.

– Слушаюсь, – кивнул Ги, – если так, то придется.

Они вышли к узкому переулку. На всем его протяжении светили красноватые фонарики, зажженные с помощью сенехара36, и серый дорожный камень притворялся мозаикой, впитавшей в себя все оттенки алого.

– Это правда, что храм Талиона самый большой из всех в городе? – спросил Ги.

– Нет, есть храмы и больше. – Магнус глянул на крыши, надеясь увидеть там мелькающий черной полосой купол.

– Насколько больше?

– Достаточно, чтобы внушать трепет доверчивым глупцам.

Впереди замерцали огни Площади Правосудия37. Раздался крик, – это с крыши сорвалась заблудившаяся чайка, что не успела найти гнездо до заката.

– Господин Сцевола, наверное, с вами бы не согласился, да?

Магнус улыбнулся.

– Наверное. – Свет красных фонарей перекрашивал бледно-синее лицо Ги, присущее его народу, в темные тона. – Мой брат не согласился бы и с тем, что это мы, патриции, придумали богов, чтобы держать плебеев в узде, и пока те разбивают лбы в молитвах, пока это удерживает их от восстания, мои коллеги могут спать спокойно.

– Получается, никаких богов не существует? – не унимался Ги. – Это все выдумки?

– Мы с Гаем родились в семье, где так называемые боги почитались уже сотни лет. Сила, Разум, Закон и Страсть… додумались же! – Магнус по-плебейски сплюнул на обочину, чтобы показать, какого мнения он о разных там богах. – Уже двадцать лет прошло, а я и сейчас помню, что мне сказал брат на обряде имянаречения. Что боги следят за всем, что мы делаем. Они вершат справедливость, историю, без них в мире не будет порядка… Ги, ты помнишь тех людей на колесах, людей, которых мы видели, когда подошли к столице? Если верить брату, боги следили и за ними… и если это так, тогда они ничем не лучше людей, которые их выдумали. Зачем нам такие боги?