Самые страшные казни применительны к преступнику, ибо преступник потерял право быть человеком. Опыт магистра оффиций позволял видеть то, что многие философы древности, схоронившие свою мудрость в забытых башнях, не смогли разглядеть в современниках: желание ради своего безнаказанного богатства жертвовать преуспеванием нации.

Но изображать голый факт казни на полотне – неумело и обыденно. Если бы магистр хотел донести какую-то истину, он бы устроил показательное представление со всем вытекающим. Его же занимали другие планы, другая цель. «Если однажды закончим, эта картина будет величайшим из Наших творений» – грезил Сцевола.

На голову навалились сомнения, закружились идеи, шаблонные и пустые. Взявшись за кисть и потратив целую каплю, он не сделал и шага навстречу искомой жилки – неутешительная мысль. С горем пополам он повторил заход, добавив к вопящим жителям неизвестного города палача с факелом. «Закон и его слуга?..»

Детали встраивались в сюжет, как в мозаику, но не доводили его до идеала. В конечном итоге Сцевола растерялся. В ответ на безысходность пришел гнев, и запустив палитру в стенку, он уселся на кресло, с ношей досадной неудачи на плечах, наблюдая как лежит расколотая дощечка и растекаются краски. «Сколько себя помним, всегда стремились к успехам, но нет ничего более ужасного, чем неудача!»

Что-то захлопало, зашуршало, отозвалось в потолке. Гай подумал, что это глиняная черепица трещит под воздействием ливня, но потом в гостиную вошел пожилой евнух, и точно такой же звук раздавался из-под его босых ног и кривого костыля.

Шкатулка молчала.

– Вашей светлости нужно что-то?

Магистр не обратил на него внимания.

– Э-мм… хозяин?

«Какой назойливый старикашка»

– С Нами все хорошо, – сдался Сцевола. – Можешь быть свободен.

– Ась? Вам чего принести? Простите, я немного глу…

– Глупец! Что в Наших словах неясно тебе? – проговорил Сцевола рычащим голосом. – Можешь… быть… свободен!

– Слышу я, слышу, хозяин…

Побелевший старик раскланялся и собрался выйти из гостиной, но Сцевола, подавив желание дать ему подзатыльник, перевел дыхание и кинул во след:

– Прокруст! – «Сделай хоть что-нибудь полезное» – Пусть Хаарон явится к Нам.

– Кхарон? Это авгур15 что ли? Да-да, сейчас передам…

– Его божественное имя не Кхарон, а Хаарон. В каком гадюшнике Мы отыскали тебя?..

Но к тому времени евнух успел улизнуть на улицу, и не было другого выхода, как надеяться, что шел он именно за тем человеком – за величайшим из мудрецов.

Как никто другой, авгур постигнет помыслы Сцеволы и поможет ему справиться с тревогой. Быть может именно он найдет недостающее звено картины или дополнит ее меткой мыслью, как знать… как знать…

Давным-давно Сцевола услышал, как окликают его по имени таинственные голоса. «Гай… Гай…» – зазывал их приятный звуковой фимиам. Иногда они шептались, иногда разговаривали, но чаще всего развлекали, вверяя сознание эйфории. С годами потоки речи делались яснее, рифмы увещеваний возносились к потайному омуту души, и так слагать стихи не умел ни один поэт и так не пел ни один корифей. Голоса уверяли, что Гая ждет великое будущее. Будущее, где он, вознеся правосудие до вершин всеобщего менталитета, построит идеальный мир.

Дававшие советы и вдохновлявшие стихами, они таяли с течением времени, пока кроме своего имени Гай перестал слышать что-либо еще из их вещих речей. На поиск волхвов, способных вернуть Голосам «отчетистость», обеспокоенному Сцеволе было не жалко любых средств и сокровищ. И вот в один прекрасный день, – как это похоже на сказку, не правда ли? – явился умудренный годами человек, чьи окрашенные в лазурь волосы Сцевола видел когда-то во сне.