– Ты все же принял решение?

– Да. Мы добьем раненого зверя, – Сцевола сделал ударение на слове «добьем», и морщины Хаарона сплелись в уголках рта, намекнув на улыбку. – Ведь Мы клялись на костях отца и на крови рода Ульпиев. Когда змея лишится головы, боги перестанут взывать о возмездии.

– Верно, твоя светлость. – Авгур кивнул.

В этот момент сердце Сцеволы упало к ногам – не успел он ответить, щелкнула крышка шкатулки и по гостиной разлилась музыка. Назначенный час пришел неожиданно, и Гай с ужасом подумал, что не готов его встретить.

Движение звуков росло и осыпалось, будто ноты чертили слово на медной доске, и мелодия, как цепь заключенного, не давала им выйти за грань дозволенного. Лишь одно слово, лишь одно имя, лишь одна жертва.

– Так это он?

Сцевола взволнованно покачал головой.

– Помни о клятве. – И в ту же минуту Хаарон поднялся на второй этаж.

«Он будет слушать», подумал магистр, «через него боги наблюдают за Нами»

Музыка оборвалась, когда человек в зеленой рубашке, с рукавами, закатанными до локтя, переступил порог. На его правом плече болталась сумка. Перевязь устлана была геометрическими узорами. Магистр оффиций проглотил слюну. Он судорожно листал в голове план, разбирая детали. Вот, идет к нему орудие божеств, на поясе висят два изогнутых коротких меча, в горле застывает крик – там, где проходит гость, веет мертвой плотью.

– Сиятельный Сцевола? – Его густые закрывающие верхнюю губу усы раздвинулись в улыбке.

– Добро пожаловать в Наш дом, – Сцевола протянул руку.

Человек в зеленой рубашке крепко пожал ее.

– Меня зовут Визэнт Мортэ, – представился он. – Какая надобность заставила магистра оффиций обратиться к услугам Черной Розы?

Последний раз посол Вегенберга бывал в Аргелайне три года назад. Мели было двенадцать, и дядюшка, сидя за столом переговоров, по обыкновению держал племянницу при себе. Так она могла слышать, о чем они говорили, и – жадно поглощая каждое слово, ловко слетавшее с уст Его Грозного Величества – воображала себя его помощницей.

Ей хотелось быть такой же, как дядя Тин. Говорить о делах, о союзе против враждебных племен, о священной миссии двух народов, верных общему делу. Эти слова, как музыка, неслись по жилищу ее памяти, в комнату, где лежит всё романтическое, по-детски безыскусное; они давали ей смысл мечтать о счастливом будущем.

Голос посла был измучен акцентами, но у дяди Тина он глубок и мудр, и она впитывала его музыку без остатка. Когда переговоры кончались – бывало они проводились до трех раз в месяц – то копья фейерверков взлетали на поднебесную синь и вспыхивали, как разноцветные флажки, лиловым, румяно-желтым и иногда пестро-бирюзовым, и Мели не могла уснуть от бури полученных впечатлений. А потом дядюшка Тин уезжал в провинцию. Он писал письма. Что скучает и рад бы скорее вернуться, но много забот, девочка, и у него, императора, многие ищут совета – он всюду нужен, его везде ждут.

Никогда не знаешь, вернется ли он, и заглядывая в голубой горизонт силишься увидеть белые паруса галер, или разглядеть на мосту стяги с трехглавым орлом. И вот с началом следующей седмицы дядя Тин возвращается в вихре трубных перезвуков, тогда снова, как будто из глубины, рождается его голос, радует ее, и мучительное ожидание вознаграждается его добродушной улыбкой.

Вечерами он пел ей «Маленький листок», юная Мели засыпала под его песни, провожаемая далеким криком чаек. Прошло всего каких-то три года, а она уже не могла вынуть из памяти слова этих песен, словно с той поры минула вечность.

Возвращаясь с дальних стран, дядюшка Тиндарей привозил сувениры. Сапфирные статуэтки, серьги с бриллиантами, шелка и кашемир, амулеты из слоновой кости. Можно было купить четверть Империи за один ограненный берилл из сокровищницы амхорийцев, расплатиться за что угодно шкатулкой звездного золота, построить сколько хочешь вилл – а дядя Тин давал это сокровище Мели, будто оно ничего не стоило, так, побрякушка, и Мели спешила поделиться дорогим подарком с единственной подругой.