В момент вступления Николая I на престол императорская фамилия была весьма немалой. Старшей в семье была мать Николая, вдовствующая императрица Мария Федоровна, овдовевшая в сорок лет, и ко дню коронации своего третьего сына достигшая 66 лет. К этому времени из десяти ее детей уже скончались старший сын Александр и четыре дочери: Александра, Елена, Екатерина и Ольга. У второго сына – Константина – законных детей не было, а у самого младшего сына – Михаила, женившегося всего два года назад на Вюртембергской принцессе Каролине, принявшей в православии имя Елены Павловны, было две дочери – Мария и Елизавета; но первой из них в это время шел второй год, а другой было всего три месяца.

Что же касается двух других дочерей вдовствующей императрицы, то старшая из них – Мария Павловна – уже 22 года жила в Германии, нося титул Великой герцогини Саксен-Веймарской, а еще одна дочь – Анна Павловна – уже 10 лет была королевой Голландии. Таким образом, из всех детей императора Павла наиболее благополучным в отношении продолжения рода оказался его третий сын – Николай, имевший ко дню вступления на престол восьмилетнего сына Александра – будущего императора Александра II, семилетнюю дочь Марию, четырехлетнюю дочь Ольгу и годовалую дочь Александру.

В дальнейшем у Николая и Александры Федоровны родилось еще три сына – Константин, Николай и Михаил, и, таким образом, августейшие родители стали отцом и матерью четырех сыновей и трех дочерей.

Каждому члену императорской фамилии найдется место в нашем повествовании – кому больше, кому меньше, – однако ж по законам жанра, да и по справедливости, следует начать с самого Николая Павловича.

С. Н. Сергеев-Ценский в романе «Севастопольская страда» оставил нам такой портрет Николая: «Великолепный фрунтовик (здесь – „фрунтовик“ = „строевик“), огромного, свыше чем двухметрового роста, длинноногий и длиннорукий, с весьма объемистой грудною клеткой, с крупным волевым подбородком, римским носом и большими навыкат глазами, казавшимися то голубыми, то стальными, то оловянными, император Николай I перенял от своего отца маниакальную любовь к военному строю, к ярким раззолоченным мундирам, к белым пышным султанам на сверкающих, начищенных толченым кирпичом медных киверах; к сложным экзерцициям на Марсовом поле; к торжественным, как оперные постановки, смотрам и парадам; к многодневным маневрам… Будь он поэтом, он только и воспевал бы смотры, парады, маневры, но он ничего не понимал в поэзии; он смешивал ее с вольнодумством…»

Сохранилось много свидетельств, что Николай очень любил музыку и пение, но совершенно не терпел стихов и не любил поэзию. Император Александр, поправляя его, говорил:

– Не забывай, что среди нации поэзия исполняет почти такую же роль, как музыка во главе полка: она – источник возвышенных мыслей; она согревает сердца, говорит душе о самых грустных условиях материальной жизни. Любовь к изящной словесности – одно из величайших благодеяний для России: материальный мир нашей страны действует так неблагоприятно на характер, что непременно нужно предохранить его от этого влияния волшебными прелестями воображения.

Сергеев-Ценский описал внешний вид Николая, основываясь на впечатлениях от многочисленных портретов, которые сохранились в галереях, альбомах, книгах. А вот портрет, в известной мере, психологический, написанный чуть позже умным и тонким наблюдателем – французским писателем и путешественником, уже упоминавшемся здесь маркизом Астольфом де Кюстином.

Де Кюстин, встречавшийся с Николаем летом 1839 года, писал о нем следующее: «При первом взгляде на государя невольно бросается в глаза характерная особенность его лица – какая-то беспокойная суровость. У императора Николая это малоблагожелательное выражение лица является скорее результатом тяжелого опыта, чем его человеческой природы. Какие долгие, жестокие страдания должен был испытать этот человек, чтобы лицо его внушало всем страх вместо того невольного расположения, которое обыкновенно вызывают благородные черты лица.