Даже в таком официозном многотомном труде, каким является «Русский биографический словарь» отмечается, что Гедеонов – «большой поклонник прекрасного пола». Его величайшей страстью была юная балерина Елена Ивановна Андреянова, исполнявшая ведущие партии в романтических балетах, и ставшая первой исполнительницей Жизели на русской сцене.

Гедеонов до такой степени был очарован Еленой Ивановной, что даже отказал в гастролях знаменитой австрийской балерине Фанни Эльслер из-за того, что она могла составить конкуренцию его любимице. Когда же Эльслер на свой страх и риск приехала в Петербург и выступила со своим лучшим танцем – «Капуцей» – в Царском Селе, перед императорской фамилией, то привела в восторг всех и особенно Николая I, ставшего ее пылким поклонником. Так как фрейлины и статс-дамы Двора, а также, разумеется, и актрисы императорских театров занимали в жизни Николая Павловича немало места, мы время от времени станем рассказывать и об этих эпизодах его жизни, придерживаясь, по возможности, хронологического принципа.

Однако, будучи откровенным сладострастником и волокитой, Николай всемерно создавал впечатление верного супруга и добропорядочного семьянина. Но об этом будет рассказано позже, а теперь вернемся снова в Москву, в август-сентябрь 1826 года.

В дни коронации состоялась и знаменитая встреча нового императора с Пушкиным. Они были почти ровесниками: Николаю было 29 лет, Пушкину – 26. Возраст сближает, ибо, как говорили тогда, сверстники слушают трели одних и тех же соловьев. Пушкин приехал в Москву 8 сентября в разгар коронационных торжеств, когда балы и праздники беспрерывно сменяли друг друга.

Этому приезду предшествовали следующие события. В августе 1824 года опальный поэт был сослан в Псковскую губернию, в принадлежавшее ему село Михайловское.

После разгрома декабрьского восстания Пушкин направил на имя Николая прошение, в котором просил разрешения приехать в Москву, или в Петербург, или «в чужие края», чтобы вылечиться от аневризмы. К прошению было приложено обязательство впредь ни к каким тайным обществам не примыкать и уверение в том, что и ранее он «ни к какому тайному обществу не принадлежал и не принадлежу и никогда не знал о них».

Через шесть дней после акта коронации Николай приказал доставить Пушкина прямо к нему «в своем экипаже свободно, под надзором фельдъегеря, не в виде арестанта».

Приказ был выполнен буквально, и Пушкина привезли к Николаю в Кремль, не дав даже отдохнуть и переодеться. К тому же поэт был болен, и тем не менее его разговор с императором оказался продолжительным и нелегким. Наиболее важным из этого разговора было то, что Пушкин, на вопрос Николая: «Что сделали бы вы, если бы 14 декабря были в Петербурге», ответил: «Встал бы в ряды мятежников».

Его обоснование этому было столь аргументированным и многосторонним, что Николай признавался потом, что вынес из встречи с Пушкиным твердое убеждение: Пушкин – один из умнейших людей в России. Весьма важным являлось и то, что неволя поэта кончилась и ему было обещано освобождение его сочинений от цензуры.

По словам Пушкина, Николай сказал ему: «Довольно ты подурачился, надеюсь, теперь будешь рассудителен, и мы более ссориться не будем. Ты будешь присылать ко мне все, что сочинишь; отныне я сам буду твоим цензором».

Однако на деле все обошлось совсем не так хорошо, как представлял это себе поэт, – его стихи попадали не прямо к царю, а поступали сначала в руки шефа корпуса жандармов и начальника Третьего Отделения Собственной Его Величества Канцелярии А. Х. Бенкендорфа, не только не понимавшему литературу, но и активно ее не любившему. Да и как мог первый жандарм России любить то, что главным своим мотивом сделало восславление свободы, и смыслом существования объявляло борьбу за нее?