Северов вскидывает глаза и чуть склоняет голову. Глаза мужчины прищуриваются.

– Ты… – ошарашенно хрипит он: – Считаешь, что я…

– Я ничего не считаю. Я тебе говорю, как будет. Мы не претендуем на твою фамилию, нам не нужно наследство, или твоё участие…

Вижу, как он усмехается в ответ. Обводит глазами квартиру, чуть вскинув брови, но я стараюсь не терять бдительность и той уверенности, которую копила для этого разговора.

– То есть просто свали в закат, это имеешь в виду? – выдаёт он с явной издёвкой.

– Это у тебя неплохо получается, – говорю то, что не должна.

Он проводит рукой по волосам и всё-таки отталкивается от стены, подходит ближе. Если была бы возможность слиться со столешницей, я бы это сделала.

– Вероника… – смотрю перед собой, а утыкаюсь глазами в обтянутую тканью грудь мужчины.

Отчаянно хочется плакать.

За всё то, что было. За то, как мне было плохо, первый год так точно. Однако я усердно гоню эту чёртову жалость к себе.

Вино было плохой идеей. Резко вдыхаю воздух, и также выдыхаю.

– Я хочу быть в её жизни. – озвучивает он свой приговор, заставляя меня молниеносно поднять глаза: – И ты сама знаешь, что буду.

Тру кожу на шее, пытаясь успокоить тревогу и всё то, что накатывает, когда он стоит непозволительно близко.

– Ты не считаешь, что это не нормально, что ты…

– Не смей! – перебиваю и тычу пальцем в его грудь, вспыхивая яростью: – Не смей мне говорить, что я скрыла. Слышишь?! Не смей.

Руслан сжимает челюсти, и мы оба рвано дышим. Прожигаем друг друга ненавистью, желая, кажется, уничтожить.

Он первый, наконец, открывает нутро, показывает гримасу боли, откидывая голову назад. Прикрывает глаза и шумно выдувает воздух из лёгких.

– Насколько я знаю, что ты ненадолго в России, поэтому…– отвожу глаза на раковину, потому что, чёрт его дери, чувствую эту боль: – Не сто́ит привязываться к ней, чтобы потом исчезнуть… – последнее я шепчу, так как голос предательски подводит.

– Пять лет назад…

– Я не хочу знать, – торможу его попытку.

Обхожу, вставая к раковине спиной к нему, и делаю вид, что убираю грязный бокал. А сама облокачиваюсь руками, прикрыв глаза. Стараюсь ещё немного продержаться. Совсем чуть-чуть, и я попрошу его убраться отсюда.

Только в момент, когда он встаёт позади, я буквально ощущаю это каждым волоском на коже. Чувствую его грудь, что задевает мою спину, и чувствую его тяжёлое дыхание на волосах.

Качаю головой, потому что не хочу реагировать. Рассудок вопит, что я слабовольная дура, поэтому выдохнув, я шепчу.

– Не трогай меня, пожалуйста…

– Я не трогаю, – хрипит он в ответ, но его руки слишком близко к моим, будто он повторяет мою позу: – Я приеду завтра, напиши мне список того, что вам нужно. И… Вероника, тебе придётся однажды меня выслушать.

После этого я лишь чувствую, как он касается пряди волос и тянет носом воздух. Атмосферное давление резко меняется с его уходом, и вроде бы можно дышать.

Правда, вместо этого я окончательно ломаюсь.

Не могу сдержать лавины слёз, что обрушивается на меня. Оседаю на пол в углу кухни и старательно заглушаю собственный плач. Навзрыд и взахлёб.

Я даже не знаю из-за чего. Оплакиваю ли я нас, оплакиваю ли дочь, которая выбрала никчёмных родителей, свою любовь или свою боль.

Вою про себя и кусаю руку в надежде, что это хотя бы немного остудит чёртов спектр этих ненавистных чувств.

Только, напротив, с каждой минутой становится хуже.

Жду, пока всё упакуют, а сам то и дело проверяю телефон. Но от неё, конечно же, нет ни одного сообщения.

Вчерашний разговор он заставил, буквально гореть заживо, а после пытаться прийти в норму, бездумно катаясь по городу вплоть до утра. И только ни хрена это не помогло, легче не стало, а выхода, при котором всем будет хорошо, я так и не нашёл.