Но горе мне! Тут-то меня и поджидал повар! Едва я вышел из-под стула и приблизился к краю открытой печи, где с противня распространялся аппетитный запах жареного, я внезапно услыхал грохот десяти громов сразу. И какой-то неведомый мне железный демон набросился на меня сверху и укусил за ноги.

Ой-ой, как больно! Я завизжал и бросился бежать!

Лучше уж мыло Али, или даже хлыстик хозяина, чем гром и молния от разгневанного кира Танасия.

Дверь в сад была открыта.

Одним прыжком я оказался за ней.

С философской безмятежностью в саду меня поджидал Али. Как только он увидел меня, то неспеша повернул на конюшню и присвистнул, чтобы я шел за ним.

Когда мы пришли, он снял свою прекрасную галабею, закатал белые рукава, которые выступали из-под желтой полосатой жилетки, принес воды, мыло и щетку, и начались мои мучения.

У Али, похоже, был опыт обращения с собаками, к тому же он хорошо усвоил указания моих хозяев.

Не буду описывать вам страдания, что испытал я в его натруженных руках: неоднократные намыливания, немеряное количество воды, неоднократное наполнение ведер. Ох уж эти мелкие ежедневные неприятности, без которых никому в жизни не обойтись.

В конце концов, вымытого, вычищенного, на руках, как драгоценный экспонат, чтобы я не дай бог не наступил на землю и не запачкал снова лап, Али отнес меня на веранду и высадил у двери гостиной.

Вся семья сидела за столом.

Первым меня увидел незнакомец Христо, он сидел рядом с моей хозяйкой. Он крикнул:

– Ко мне, ко мне, Скамб!

– Почему ты все зовешь его Скамбом? – спросила Ева. – Тебе ведь Мицос сказал, что его зовут Буян. По-гречески он будет «Магас», что значит «крутой чувак», но мы решили, что «Буян» будет лучше.

– А с какой стати Буян, если это я вам его подарил, и сказал, что его зовут Скамб? – ответствовал Христо.

– Я же сказала. Потому что «Скамб» это по-английски, а мы греки, даже византийцы. Было бы смешно, если бы в византийском доме у собаки была бы английская кличка.

– Какая разница? – сказал Христо. – Твои речи попахивают местечковостью.

– Лучше местечковость, чем преклонение перед иностранным, – отрезала Ева.

– Ева, – строго оборвала ее мать.

Мне показалось, что Христо обиделся. Ева примолкла.

Я стоял с поднятой лапой, не решаясь, к кому пойти.

– Ко мне, Буян, – приказал Мицос.

И когда я охотно подошел, он потянул меня за ухо и сказал с необычной серьезностью:

– Слушай свою хозяйку Еву. Это она назвала тебя Буяном, когда ты еще был щенком. Буяном тебе и помереть.

Мне понравилось решение Мицоса, и я зарыл свой нос в его руках.

Лукас, что сидел рядом с братом обрадовался и обнял меня.

– Молодец, Буян! Как я люблю тебя!

Но тут же поспешно сел назад на свое место, покраснел и смутился.

– Лукас! – строго сказала ему мама. – Ты забываешь, что мы за столом!

– Не ругай его, мама, – вмешался Мицос. – Это я виноват, что позвал Буяна.

– Конечно, это ты виноват, – сказала госпожа Васиотаки. И успокоившись, добавила со смехом:

– Ему сказала, тебя подразумевала.

Обед закончился. Господа запалили свои сигары, а близнецы вскочили и подозвали меня к себе. Я вскочил на спину Лизы, когда та наклонилась поднять упавшую салфетку, и повалил ее на пол. Малышка засмеялась, и я осмелился еще раз запрыгнуть на нее, пока она собиралась встать.

Аня тоже захотела участвовать, она побежала меня ловить, споткнулась о сестру, упала, и мы все вместе растянулись на полу.

Началась чудесная игра.

Но госпоже Васиотаки это не понравилось.

– Лиза, Аня, поднимитесь обе, запачкаете платья о ковры…

Вот и не права была хозяйка! Ей бы следовало знать, что в ее хиосском домохозяйстве платье могло испачкать ковер, но ковер никак не мог испачкать платье.