Христо был приятелем господина Васиотакиса, порядком моложе него, а еще он оказался двоюродным братом моей хозяйки. Во всем нем сквозило английское. Говорил он сквозь зубы, с иностранным акцентом. Смеялся и ступал, как англичанин, избегал рукопожатий и держал себя немного надменно. По его словам, он вырос в Англии и там же обучался, его восхищало все английское и только английское. Весьма недурен собой, высокий, худощавый, всегда хорошо одетый и вежливый, он был все-таки суховат. И животных он любил как-то слишком напоказ.

Его семья жила в Англии. Поселившись в Александрии, он часто захаживал в наш дом. Мои хозяева любили его как члена своей семьи.

Совсем из другого теста был Мицос, парень двадцати лет, с душой нараспашку, простой, жизнелюбивый, он все время улыбался, насвистывал или напевал.

Как только я видел его, то бежал к нему, где бы он ни был, бросался к нему играть, не принимая в расчет, в чем он одет, нет ли грязи или пыли на моих лапах.

С Евой было иначе. Как только я видел ее, пятнадцатилетнюю девочку, первой моей мыслью бывало тут же подбежать к ней. Но я всегда останавливался на полпути. Если мне случалось подойти к ней поближе, и у меня было хоть немного грязи на лапах, она сразу останавливалась, отступала с пути, закрывала руками свои юбки и строгим тоном говорила мне:

– Сидеть, Буян, сидеть!

Почему сидеть, ведь я еще не «вставал»? Как же бесила меня эта девчонка.

И все же, как ни крути хвостом, я любил ее, как и Василиса. Мне нравилась ее гибкая стать, ее строгий стиль, ее каштановые волосы, ее легкая походка. И когда она забывала, что ей пятнадцать, и носилась с младшими братьями и сестрами, за ней было никому не угнаться.

Порой, умытый и чистый, я без приглашения входил в дом, заставал ее читающей или шьющей и с удовольствием сворачивался калачиком у ее ног. И она никогда меня не отгоняла. Само собой, она частенько гладила меня и слегка почесывала меня кончиками пальцев. Мне нравилась ее ласка, пусть и немного машинальная.

Однако игр с ней я никогда не затевал. И горе мне, если я зайду на кухню, когда она месит тесто для кренделей или складывает слоями пахлаву! Мой визит закончился бы так же ужасно, как и с киром Танасием, если бы я навлек на себя его гнев.

А с младшими, с любимым моим Лукасом, с задирой Аней и ее бледной тенью Лизой был сплошной праздник.

Но, к сожалению, у них были уроки!

Что за напасть такая? Дети по всему свету проводят свои прекраснейшие дни склоненные за столом, тыкают в бумагу какой-то палочкой с железным наконечником, которую называют перьевой ручкой, и скрипят ей, или читают какие-то испещренные непонятными значками листы, которые они называют книгами!

И это в то время, когда сияет солнце, и лилии, жасмин и нарциссы источают свои ароматы; в то время, когда в полуденную жару ты залезаешь в садовую ванну или растягиваешься в тени какого-нибудь большого дерева под шепот ветерка, дети «учатся», их глаза прикованы к черным значкам в книжках, уши заткнуты пальцами, чтобы случайно не услышать щебетание воробьев или лая какого-нибудь Буяна, который зовет их выйти попрыгать и поразмяться!

Несчастные детеныши человеков!

Учителя и учительницы, мисс и мадемуазели сменяли в классной комнате друг друга весь день, и дверь в эти часы для меня была закрыта.

Все это мне очень не нравилось. Но больше всего не нравилась мне одна мадемуазель, которая однажды принесла с собой котенка, и я получил тумака, потому что попытался его придушить. И это был такой смешной котенок, крошка, с розовым бантиком на шее!

С того самого дня, как только меня замечала эта пухлая мадемуазель, она издавала пронзительный вопль, прикидывалась испуганной, и любой, кто бы там ни был, поспешно ловил меня и вышвыривал вон.