– А еще шаманизм! – вставил Ринча.

Мы расхохотались, словно были представителями всех этих религий и культур.

– Давай, за это и выпьем!

Наверное, в нас было что-то анекдотичное и комичное, говорим о высоких понятиях, философских, можно сказать, о цивилизационных процессах, а сидим где-то в далеком Улан-Удэ, городе, которого на картах мира и вовсе не увидишь, большинство населения нашей планеты даже не знает, где находится наш городок, более семи миллиардов людей не имеют даже малейшего представления о двух стареющих бурятах, которые, выпив по две рюмки коньяка, рассуждают и о мире в целом, и о мировых элитах…

Но мы не боялись быть уличенными в невежестве. Ведь нас еще в советское время научили строить наукообразные фразы, говорить птичьим, близким к научно-философскому, затемняющим истинный смысл вещей, языком, а также эзоповым, которым говорили партийные боссы. Так нас коммунистическая партия воспитывала.

Тут Ринча говорит:

– В отличии от западенцев, россиянин не любит обогащаться, у нас нет золоченых унитазов и ванн, наши жизнь и быт в большинстве просты, обыденны…

– Мы любим комплексные обеды, – расхохотались мы.

– Но почти каждый россиянин философствует, ищет себя, свое место в мире. Мы постоянно удивляемся, почему так, а не эдак, почему запад жирует, а мы все не можем их догнать. А удивление, как говорил Аристотель, служит началом философии. И такая Россия, может стать одной из основ мировой системы, готовой к конструктивному взаимодействию со всеми, кто стремится к миру…

– Ты почти по-путински излагаешь свои мысли, – улыбаясь, делаю замечание…

Тут мне показалось, мы, наверное, похожи на двух словоблудов, для которых самые банальные идеи, переведённые на философский жаргон, способны приобрести кажущуюся значимость и весомость.

Это, видимо, заметил и Ринча, но по-прежнему говорил и говорил. Мы опустошили уже половину коньяка и это не могло не сказаться:

– Это в традициях русской пассионарии – призывать жить по совести и справедливости. Я тебе расскажу одну историю, которую мало кто даже из историков хорошо знает. В селе Турино-Поворотное Карымского района, это Забайкальский край, переночевал с шестнадцатого на семнадцатое июня одна тысяча восемьсот семьдесят первого года Цесаревич, великий наследник Российского Престола, будущий Николай Второй. Не просто проехал, а останавливался на ночь, встречался с представителями бурятской нации. До Нерчинска он следовал на пароходе, сначала по Амуру, потом по Шилке, затем ехал в экипаже, запряженной шестью… или восемью лошадьми. Цесаревич был величиной, сравнимой, наверное, только с секретарем ЦК КПСС. Кстати, Брежнев тоже здесь проезжал по пути во Владивосток, говорят, ему из окна поезда показывали то самое место…

Среди радушно встречавших Цесаревича была и моя бабушка Дарбушиха, представительница рода хуасай.

– Рода хуасай?! – воскликнул я. – Погоди, погоди, Ринча… Рода хуасай? И моя бабушка тоже из рода хуасай…

– Да мы с тобой родственники, внуки бабушек из рода хуасай!

Мы соскочили, обнялись, долго хлопали друг друга по плечу.

Тут я безнадежно испортил наши обнимашки:

– Если покопаться, то каждый бурят буряту родня… Нас мало, всего лишь полмиллиона.

Но этот факт не обескуражил Ринчу, он пытался сказать все, что знает о древнем бурятском роде хуйсай:

– Род хуасай происходит от меркитов. Меркиты времён Чингисхана делились на Хуас и Удуит. Впоследствии часть меркитов вошла в состав бурятского племени хори, сохранив название своего подрода.

– Есть еще одна гипотеза, что хаусай происходит от слов хуа, который означает красноватый цвет, охристый… Правильнее будет хуасэ, – вставил я. – Но доподлинно неизвестно происхождение слова…