Раньше на такое предложение – перелить кровь животному от другого биологического вида – я бы только снисходительно посмеялась. Но потом узнала про единичные, правда, случаи, когда кошкам с тяжёлой степенью анемии вливалась кровь собачья. Да, подобная процедура чревата анафилактическим шоком, и второе такое вливание однозначно будет убийственным. Да, после вливания чужие эритроциты предсказуемо разрушаются и вызывают желтуху, и история умалчивает о количестве не выживших после подобной процедуры, но всё это делается для того, чтобы выиграть у смерти время – дня три – за которое можно найти подходящего донора уже из числа кошачьих.

Вариант с женщиной я даже не рассматриваю: во-первых, тыкать в вену человеку чревато для меня обмороком, да и проводить какие-либо манипуляции с людьми ветеринарным врачам строго-настрого запрещено. Во-вторых, очевидно, что ксенотрансфузия40 человеческой крови в случае панлейки совершенно не оправдана: там нет нужных антител.

Вот бы придумали какой-нибудь волшебный препарат, заменяющий цельную кровь, который мог бы храниться долгое время, а не эти несчастные трое суток, после которых кровь, даже в холодильнике, становится непригодной. Эритроциты не заморозишь в морозилке…

Следуя какому-то странному порыву, открываю дверцу холодильника, словно там может быть ответ на мой вопрос и… вижу на полке большой шприц, с кровью. Словно в тумане, беру его в руку. На шприце чёрным маркером написано два смачных слова: «Кошачья кровь».

Вот это чудо! Я смотрю на потолок, словно этот шприц только что упал с неба. Почерк Танин – она работала сегодня в день. Несмотря на поздний час, ей и звоню:

– Тань, привет. Прости, что так поздно…

– Да ничо, – сонным голосом отзывается она. По всей вероятности, я её разбудила: – Что случилось-то?

– Скажи мне, что за кровь в холодильнике лежит? Когда брали?

– Ах это… – Таня облегчённо вздыхает: – Сегодня днём. Здоровый, мордатый котяра приходил. Отличный донор.

– О-о-о! Можно взять? У нас тут… – я едва не произношу «смертник», но что-то останавливает: – … котёнок…

– Да конечно бери, – разрешает Таня, мучительно зевнув, и повторяется: – Отличный донор… Мордатый… Проверенный…

Прощаемся, вешаю трубку.

Котёнок, который к этому времени находится в могиле уже хвостом и тремя с половиной лапами, получает ещё один шанс – чужие мощные антитела против вируса от мордатого здорового донора, которые наверняка там есть. Аккуратно перемешиваю эритроциты с плазмой, бережно качая шприц в руке. Подключаем его в инфузомат. Вероника доливает тёплой воды в ванночку, куда погружена часть трубки от капельницы.

Через час после переливания котёнок медленно переваливается на живот и принимает позу «поживу ещё чуть-чуть, так и быть»… и достаёт из могилы одну из лапок.

Четыре часа, пока медленно капаются остальные жижки, женщина сидит с ним на коленях. Под конец у котёнка начинаются судороги, – это похоже на гипокалиемию, которая нередко является следствием поноса. Интуитивно корректирую содержимое капельницы – определить содержание электролитов в крови нет возможности. В пять утра отправляем женщину с котёнком домой, заливаем всё дезраствором и ставим кварц: церемониться с вирусом не приходится. Сами ползём на второй этаж, в ординаторскую, где бухаемся на разобранный диван.

– Как думаешь, выживет? – спрашиваю у Вероники.

– Ну… – тянет она задумчиво и не заканчивает фразу.

– Вот и я так думаю, – соглашаюсь с очевидным, недосказанным.

Вероника молниеносно проваливается в сон. Не успеваю я задремать, как звонит телефон. Нащупываю его рядом с подушкой: