– Ее очаровало пением русалки!

– Прокоп? Прокоп? Старый, кому говорят!

– А?

– Верни пятак, я же говорил, он умом повредится!

– Уже вернул!

– Да черт тебя дери, говорю русалка там, мать твою, на японском поет! Пойдем скорее!

– Не пойду.

– Мартынов!!!

– А что тебя папенька с маменькой учили «твою мать» вместо «пожалуйста» говаривать?

Костомаров шептал то ли молитвы, то ли слова на забытых языках, а когда прекратил, протянул долгое, похожее на блеяние козы: «Пожалуйста».

– Валерий Павлович, подать лошадеееей! – заорал Мартынов, и Костомаров на секунду задумался, каким бы из него вышел командир?

– А лошадей-то зачем? – кричал вдогонку Костомаров.

– На них ускакать можно, если русалка твоя разозлится!

Мартынов оседлал любимицу и помчался к воротам, а потом вернулся, чтобы позлорадствовать над Костомаровым, который не мог оседлать коня.

– Ну и приложили тебя, – разочарованно произнес он, вспомнив, как Костомаров учил его ездить рысцой.

– Да черт бы этих коней побрал!

– Чего потешаешься, Валерий Павлович? Помоги человеку…

Добравшись до ворот, Костомаров спросил:

– А ты точно знаешь японский или это шуточки твои? Дело-то серьёзное!

Мартынов не ответил, а засмеялся, как казак, идущий в атаку. Была в нем лихость, которая нравилась Костомарову, точно на себя молодого поглядывал такого же острого на язык, не слушающего никого, кроме папеньки да царя-батюшки.

– Смотри! – Мартынов указал на окно Настасьи, где рождалось второе солнце.

– Точно, – обиженно махнул на себя Костомаров. – Она светится, когда поет!

– Русалка, говоришь? А не притащил ли ты черта в табакерке?

– Да нет, ну, красивая брошь, я для сестры привез…

– За батюшкой лучше бы послал, чем за мною, я чем тебе помогу против чертовщины-то?

Костомаров улыбнулся такой улыбкой, что Мартынов тут же распознал слова, которые не были сказаны, но, если подует ветер, тут же слетят с уст. Что с бесом его видели, что чёрные книги читает, что кинжал носит – тот самый, что дымится, – и, увидав который, шайка Сеньки Головарева больше не возвращалась в эти леса.

– Это ты помнишь, да? – усмехнулся Мартынов, а затем ударил каблуками, и лошадка поскакала, однако встала в метрах десяти от имения и ни в какую идти не хотела, боясь, что ветром сдует.

Костомаров выругался, когда увидел разбитые окна и поломанную мебель. Всюду валялась одежда, ложки, вилки, будто в имение забрались воры, но не найдя подходящей добычи и от обиды поломали и побросали все ненужное. Мартынов заглянул в глаза Костомарова и осторожно кивнул на коридор, откуда страшно завывал ветер. Едва они поднялись на порог, их чуть не сдуло обратно. Через несколько шагов Мартынову в голову прилетел сапог, а Костомаров, последний миг прильнув к стене, уклонился от подсвечника.

– Давай по стенке! – крикнул Костомаров.

На втором лестничном пролете за стены и за периллы держались мужики, они кивали Костомарову и недоверчиво глядели на Мартынова.

– Просил же, не надо туда соваться! – злился Костомаров.

– Да никто не совался! – кричал старик повар. – Она совсем сдурела! И Павлов твой сдурел! Чуть не зарубил, когда мы забежать туда пытались…