– Зря бежим, ой зря, все бы подтвердили, что он на меня хотел наброситься…

– Не знаю, не знаю, а те, которым не досталось трофеев, сказали бы из-за обиды другое.

– Ум-г!.. – удивился Павлов и прикусил губу.

– Не бойся, приедем, посидим, обдумаем, как поступить… – растерянно произнес Костомаров, и Павлов загрустил, ведь на мгновение показалось, что к старому другу наконец-то вернулась память и былая уверенность.

Иногда Павлов поглядывал по сторонам, ища подсказку в пейзажах. Но, как назло, то небо было чистым, то кругом хоть шаром покати, даже не стоял кривой домишка, где во дворе сушились вещи, и, может, брюки колыхнуло бы ветром, и Павлов побежал туда, куда они указывали. Не было ничего. Никаких барашковых облаков, скачущих в сторону, куда можно сбежать. Никаких зазывающих криков. Даже лес был нем, словно все вокруг молчаливо потешалось над Павловым.

Иногда Павлов ронял взгляд на сердце, возле которого во внутреннем кармане лежал футляр. Если до убийства Серебрянникова он помышлял вернуть брошь в знак благодарности за деньги, данные на отыгрыш, то теперь побаивался. Он не хотел, чтоб в Костомарове селилось гадостное чувство, будто это взятка, будто это плата за соучастие в убийстве. А потому, покуривая, Павлов выдыхал грузные мысли и принимался сызнова в них копошиться, подыскивая другой предлог отдать брошь.

Когда Павлов пробудился, Костомаров сидел рядом с извозчиком и указывал дорогу. Он напоминал капитана, подарившему морю целую жизнь, знающего каждый его секрет. Он указывал то на линии горизонта, которые окрасились лиловым, то в темень леса, где и в самом деле продолжалась дорога. Извозчик понимающе хмыкал и не спеша дергал поводья. Это повторилось столько раз, что Павлов подумал, будто попал в скучный сон. И закончился тот, когда их у красивого именьица с бессчетным числом окон встретили слуги и девушка такой красоты, что Павлов укусил себя за губу, чтобы убедиться – это не сон.

– Матерь божья, кто явился? – девушка оттолкнула протянутую руку Костомарова, крепко-накрепко обняла и звучно поцеловала в щеку. Бедняга растерялся, но улыбнулся так, что Павлов смутился и отвернулся. Он растерянно озирался, пытаясь увидеть, где заканчивалось имение? В темноте, казалось, оно размером с небольшую деревеньку.

– Павлов? – осторожно произнес старикашка, а затем кивнул головой в сторону и прошептал: – Отойдем.

– Это вы отправили письмо? – еле слышно спросил Павлов.

– Да. Как Костя? – старику было больно видеть растерянный взгляд Костомарова, он поджал губы и отвернулся, чтобы не смущать Павлова.

– Иногда смотрю, а он будто бы вернулся. Даже взгляд такой же, того глядишь какую-нибудь байку травить начнет. А потом…

– М-да, Настасье, скажите, что брат идет на поправку, – не деликатничал старик.

– Хорошо, – понимающе ответил Павлов, и в тот же момент к нему подошла Настасья с Костомаровым под руку.

– Здравствуйте, Игорь Валерьевич, спасибо, что довезли моего братца!

– Приветствую-приветствую, – оробел от красоты Павлов и сжал фуражку так крепко, будто душил не ее, а себя. – Но лучше по фамилии, Павлов, – добавил он по-армейски, и Настасья засмеялась.

– Проходите, пойдемте внутрь, отужинаем, – протянула она локоток.

– Не помешало бы поговорить, – вымолвил Костомаров, и все посмотрели на него, ожидая продолжения, но он замолчал.

– Конечно, поговорим. Вначале отужинаем, пойдем, – потянула приехавших за собой Настасья.

Едва переступив порог, Павлов очутился в мире, который посетил однажды в юности. С того момента картинка, застывшая в памяти, оставалась нетронута, а теперь оживала точно в театральной постановке, ответственной за которую была Настасья. Она отпустила Павлова и ручкою, указывала, кому куда идти, кому говорить, что ставить, что убирать. Каждый встречный приветствовал Костомарова и был готов разрыдаться, увидев его отсутствующий взгляд. При взгляде на Павлова девушки краснели, а мужчины уважительно кивали. Кто-то назойливый, похожий на мальчишку, дергал его за штанину, и по началу он не обращал внимания, пока не почувствовал болезненный укол.