– Вот заливает! – гаркнул Степан Коробко, рыжий верзила, живший в конце улицы, уставившись в смартфон. – Селфи не успел сделать?

– Правда! – настаивал Сашка. – Я ей в глаза-то не успел посмотреть, потому и цел! – привирал он. – Хвостом, значит, она как вильнет! Широким таким, как у рыбы раздвоенным. И в воду!

– Так, может, то и был карась! – подметил Артём.

И все покатились со смеху. Я промолчал.

–Ты что-то к вечеру совсем скис, – заметил Самсонов. – Устал?

–Да, есть немного. Пойду ложиться, завтра ранний подъем.

– Егор, – остановил меня Артём.– Окрейшин огород всё ещё у рощи под Белой горой?

– Да. А что? – насторожился я.

– Да так, – протянул загадочно Артём и кивком позвал в сторону.

Самсонов оперся на столб тусклого фонаря, странно скосившись на меня.

– Нет там уже ничего.

– Как понять? – насупился я.

– А так, – приблизился он. – Редкодубом поросло. Чаща вперёд продвинулась, поросль дубовая заняла всё поле вокруг. С весны началось.

– Какой-то бред! – Как за несколько месяцев это возможно?

– Завтра и увидишь!

Я еще долго не мог уснуть, таращась в серый потолок с толстыми балками. Древесина избы неприятно потрескивала, остывая от жаркого дня. С черно-белых фотографий, висевших на стенах в старинных рамках, смотрели лица предков, давно ушедших родственников: мужчин с суровыми лицами в казачьей форме, женщин, одетых по-деревенски просто, но по тем временам даже богато – в длинных юбках и батниках, сдобренных крупными, наверное, яркими бусами.

«Возможно, они тоже были колдунами, как бабушка…?» – подумал я, и уже в полудрёме казалось, что родственники кивают мне в ответ головой

Утром, сквозь сон послышался голос бабушки.

– Егоор, уже кочет три раза сбудыв. Вставай. Пойдём пока нежарко.

Я тяжело поднялся, ломило спину от мягкой перины, слегка кружилась голова. Я подошёл к зеркалу – пятно осталось на месте. Так же темнело на левой щеке, как мазок от толстой магической кисточки. Бабушка молча возилась по кухне, собирая завтрак. Мы почти не разговаривали. И, покормив имеющуюся живность, двинулись в путь.

Огород находился примерно в километре от дома. Окрейша на удивление бодро шагала вперёд, напевая какую-то старинную народную песню на южном диалекте. Я никогда не слышал такой раньше. И стал вслушиваться в слова, как вдруг…

На полпути действительно, нам стала встречаться молодая поросль дубов. Юные гибкие стволы густо покрывали некогда возделываемое поле. Через каждые десять метров поросль становилась всё выше и выше. И вот, когда дубки высились уже по пояс, Окрейша спросила:

– Егор, а термос большой ты взял? На криницу сходить-то не помешат.

– Нет, бабушка, забыл. Прошли же уже полпути.

Она вздохнула, подвязала съехавший платок:

– Вернулся бы ты за ним. Сегодня день особенный. Другого такого не будет.

– Местные говорят, чаща разрастается. И родник, наверное, зарос уже. Здесь странное место, пропащее. Местные его боятся.

– Иди уж, – натянуто усмехнулась она. – Я здесь пидожду.

Я кивнул. Через сто метров, обернувшись, я увидел, как бабушка всё смотрит мне вслед. Не уходит. Вернувшись, я не застал её. «Наверное, пошла к бабе Рясе, поздороваться», – подумал я и направился к роднику. По пути вспомнил, как Санька заливал вчера про здешнюю русалку.

– Конечно, нет здесь никаких русалок, – бурчал я себе под нос, шагая по тенистой тропинке. – Откуда тут им взяться, в роднике под горой? Санька просто хороший выдумщик, любит порисоваться, – ухмылялся я, озираясь по сторонам.

Вдруг впереди в кустах что-то хрустнуло. То ли ветка сломалась от ветра, то ли птица взлетела. Я остановился. Странная мелова′я гора, которую еще называли Белой, нависала острой верхушкой над речкой, давая густую тень. В детстве мне казалось, будто гора – это огромный белый колпак, который грозный великан разорвал на две части, потому что она мешала ему пройти. Одну из половин он взял себе, чтобы пожевать мел, а другую поставил на землю. Но сейчас этот колпак изменился – чёрные дыры виднелись то здесь, то там. Округлые зияющие провалы, словно ходы в темное нутро неизвестной сущности, глядели на путников таинственными глазницами.