Но бабушка опередила меня. Окрейша села напротив, вскинула на меня пронзительные голубые глаза. Налила в две белые кружки молока, открыла блюдо с блинами.

– К тебе пацаны придут или ложиться будем?

– Придут, наверное, ненадолго. Санька-малой кречета нашел возле дома, охота посмотреть.

– Ладно, недолго. Завтра картошку полоть пойдём под гору. Одной уже тяжко мне. Устала я. От всего устала, – вдруг горечью произнесла она.

Я ощутил холод внутри, дурное предчувствие отбило мне аппетит.

– Спасибо, за ужин.

– Вик мой на исходе, Егор, – вдруг проговорила бабушка и зачем-то потушила свет. Только маленькая лампадка горела над иконой.

Окрейша тяжело пошаркала к зеркалу в противоположный угол комнаты.

– Что ты, бабушка! Ты ещё у меня огого! – Я кинулся обнять её, но вдруг она отстранилась.

– Взгляни в зеркало, – тихо сказала она и подняла взгляд.

Я удивлённо посмотрел сначала на неё, а после в зеркало – края его вдруг сильно потемнели, оплыли мутными кругами, лицо же бабушки стало чётким, словно на картине. Лампада еле тлела, потрескивая из противоположного угла неровным пламенем. Мой взгляд остановился на левой щеке бабушки, где темнело родимое пятно, вытянутое в чёткий овал. Сейчас оно проявилось ещё чётче. Окрейша пристально смотрела мне в глаза через зеркальное отражение. И тут пятно на её щеке стало медленно тускнеть, исчезать, словно его стирали невидимым ластиком. Мои глаза расширились, прошиб пот, и вслед за этим я почувствовал жжение на своей левой щеке и увидел, как маленькая коричневая точка медленно проявляется выше скулы коричневым овалом.

Бабушка закрыла глаза, отошла прочь. Без сил легла на кровать.

– Пойди закрой калитку, – тихо сказала она.

– Я закрыл, – сглотнув, выдавил из себя я, держась за горячую щеку.

– В огород пойди.

Я послушно подошёл к двери. Ноги были ватными, голова гудела.

– Ты видишь их? – вдруг спросила она.

Я обернулся.

– Кого бабушка?

– Землестражей, духов Земли с зелёными глазами и уродскими носами.

– Да. Ты же знаешь… Последний раз в детстве было, – ответил я. – Он был с баклажановым носом, этот земле….

– Землестраж или огородный, – перебила она. – Он стёр тебе память о встрече.

Окрейша вздохнула и укрылась лёгким одеялом.

– Его, кажется, звали Филоня, – вдруг вспомнил я. – Маму Ялю они забрали? И почему возникают эти лабиринты в полях? Эти существа как-то связаны с людьми? – не переставая, задавал я вопросы, словно теперь, когда родимое пятно возникло на моей щеке, я почувствовал некую силу.

– Поля это знаки. Недобрые знаки, – мрачно ответила бабушка, повернувшись к стене. – Намаялась я. Скоро сам всё узнаешь. Иди теперь.

Скрипнув железной калиткой, я вышел в огород. Повсюду монотонно стрекотали сверчки, но были и другие звуки: шелест мелких летучих мышей, проносящихся мимо, шуршание листвы и таинственная вечерняя тишина. Ведь это тоже звук, только особенный. И я стоял с минуту, наслаждаясь этой тишиной. Прохладный воздух немного успокоил мои нервы. Я глубоко вздохнул…

Как вдруг внизу мелькнуло нечто. В метре от себя я увидел два ярких зеленых огня – два глаза! Несомненно, это было живое существо! Я уставился на него, не отводя взгляд. Вернее, не в силах его оторвать. Существо что-то забормотало на странном наречии, шурша листьями, раздвигало ботву. Земля стала зыбкой. Мне показалось, что пятки мои вязнут вглубь. Но тут с улицы донеслись голоса, словно вырвав меня из этого места.

Я с придыханием выскочил за двор. Шестилетний Санька держал маленького кречета в своей кепке и врал про русалку на роднике:

– Точно говорю. Иду я за водой, как обычно, утром. Поворачиваю, значит, из-за терновника, а там сидит она, с золотистой чешуей. Глазами лу′пает. Только маленькая такая, как рыба!