Тимофею такое объяснение понравилось:

– Вот это правильно! Ленинград, хоть уже и не столица, все равно важнейший город, и сажать сюда нужно людей проверенных. Как вот раньше, Ленин во главе города поставил Зиновьева, которого лично знал и доверял – они еще в семнадцатом году вместе с ним в шалаше от сатрапов Керенского прятались. А Евдокимов этот – пустое место, кто знает, что от него ожидать можно – до границы с белофиннами двадцать верст. Вдруг он с контрой сойдется?

– Ну-ну, – возразил Коля, – нельзя обвинять коммуниста только на основании своих подозрений, так любого оклеветать можно. Хотя про пустое место ты, пожалуй, прав: Евдокимов ставленник Зиновьева, а Григорий Евсеевич, хоть и герой революции, но тип неприятный, какой-то дёрганый, силы за ним не чувствуется, а смелости и подавно. Киров – да, по сравнению с ним орёл.

Осудив «пустое место» и его нервного патрона, а также похвалив их бравого преемника, ребята перешли от политики губернской к политике всероссийской: обсуждали дискуссию Троцкого и Сталина, объединение «Новой оппозиции» с «Рабочей оппозицией», подготовку к будущей войне с Антантой и прочие актуальные темы.

Когда бутылка была осушена, а закуска съедена, приятели решили пойти прогуляться. Выйдя на улицу, парни зашагали в сторону улицы Пестеля, чтобы с нее свернуть на Моховую, где в соседних парадных одного двора проживали Миша с Тимофеем. Коля жил в другой стороне на проспекте Нахимсона5, но решил пройтись с парнями по весеннему праздничному городу, а заодно зайти к Мише, взять почитать давно обещанный второй том «Былого и дум» Герцена.

У раскрытых ворот во двор старый дворник Фрол Серафимович Кутяев подметал мостовую от вездесущей подсолнечной шелухи, постоянно покрывавшей городские улицы со времен революции. Из подворотни доносились звуки балалайки, что было странно – во дворе балалайка была только у дворника.

– Здравствуй, дядя Фрол, кто это там на твоей балалайке тренькает? – спросил Тимофей, здороваясь за руку с дворником.

– Да вот, участковый милиционер наш, как его, Снегирев, двух хулиганов привел, говорит, пусть мне сегодня помогают. Они вчера где-то драку устроили, ночевали в околотке, а теперь им это им вроде наказания.

– А чего тогда сам метлой машешь? Филонят? – спросил Тимофей.

– Да ты их рожи видел? Бандиты какие-то. С такими лаяться себе дороже, пырнут еще. Они дрыхли весь день, недавно проснулись. Ну их к бесу, пускай пьют да тренькают, мне так убирать проворней, тем более они и меня не обижают – вот на водку дали, да на махорку.

Ответ Тимофея не устроил, и он решительно шагнул в подворотню:

– Сейчас посмотрим, что за «деловые» у нас во дворе нарисовались.

Коля с Мишей последовали за ним, а Фрол Серафимович остался подметать улицу. В дальнем конце двора между двух длинных скамеек стоял старый почерневший стол, на котором возвышались полупустая бутылка водки и граненый стакан. Рядом лежали хлеб, лук, пачка папирос и горка семечек на оборванном листе сатирического журнала «Безбожный крокодил». На скамье, спиной к стене, сидели два парня: рослый блондин с красивым лицом и наглыми, чуть на выкате, глазами, играл на балалайке и негромко напевал приятным баритоном старинную каторжанскую песню про беглого сахалинского бродягу. Сидящий рядом с ним невысокий, но крепкий татарин, молча щелкал семечки и смотрел колючим недобрым взглядом на вошедших во двор ребят. Его приятель также обратил внимание на приближающихся друзей, отложил балалайку в сторону, подвинулся к краю скамейки и стал смотреть по сторонам, оценивая обстановку на случай возможной потасовки. Но когда ребята приблизились, блондин прищурился и широко улыбнулся, блеснув железным зубом: