– Ну уж прямо и нищий, по обеду не особо заметно – уже без вызова, а по-доброму подколол его Тимофей, глядя, как половой ставит на стол две шипящие чугунные сковороды с яичницей и жареной колбасой.

Миша опять захихикал, а за ним засмеялись и Коля и Тимофеем.

– Ладно, раз в год и побуржуйствовать не грех – праздник, как-никак, – подавляя смех, Коля поднял стакан, – За День Интернационала! Ура!

Друзья чокнулись и выпили.

– Кстати, Коль, я что-то не понял, про какие «свободные три дня подряд» Маяковский сегодня написал? Выходные ведь только сегодня и завтра. Или понедельник тоже объявили? У нас же третьего зачёт по зарубежной литературе, – спросил Миша. Данный вопрос засел нему в голову еще на площади во время исполнения стихов. Тимофей ответа на него также не знал, а расспрашивать окружающих Миша посчитал неприличным: тут такое событие – День Интернационала, а он, как недоросль, зачёт прогулять мечтает. И так не работает, в Университете за народные деньги учится – стыдно.

Коля ответа на этот вопрос сам не знал, да и особо о нем не задумывался, а про предстоящий зачёт вообще слышал впервые – его творческая натура мыслила иными измерениями, чем будни и выходные. В Университете он появлялся нечасто, ибо учиться особо не любил, а высшее образование вообще считал пережитком прошлого, несправедливо делящим людей на умных и глупых. Да и чему могут научить молодого поэта седобородые старорежимные старцы, сидящие на кафедре с прошлого века, пишущие с «ятями» и не признающие футуризма. Вот если бы читали лекции Маяковский или Олимпов, посещал бы занятия хоть каждый день, но гении русского авангарда к преподавательской деятельности не стремились, так что в Университет Коля ходил, в основном, в библиотеку за книгами, либо в комсомол за шабашками для городских газет. Но особенно любил начинающий поэт студенческую столовую, где за кружкой пива или сладкого чая он, на правах местной знаменитости, взобравшись на стул, не раз декламировал свои стихотворения под восторженные возгласы товарищей и нежные взгляды молоденьких студенток из-под трепещущих ресниц.

– Да не знаю я, скорее всего это аллегорический ход – мол, нам сегодня будет так хорошо, что еще два дня летать будем на одних эмоциях. Футуризм вообще нельзя буквально воспринимать, хотя вопрос, конечно, интересный, – Коля повернулся, обращаясь к Тимофею, – Тимошка, вам на заводе ничего про выходной в понедельник не говорили?

– Нет, – задумчиво проговорил Тимофей, – не слышал. Вроде, наоборот, Киров в понедельник должен к нам приехать, митинг будет. Мы еще вчера его ждали, потом начальство сказало, что перенесли на понедельник, мы все растяжки и флаги так и оставили, ждём.

– А хороший все-таки у нас теперь первый секретарь, – сказал Миша, имея ввиду недавнее назначение товарища Кирова первым секретарем Ленинградского губкома, – не то, что этот Евдокимов, какой-то он совсем не убедительный, я на Годовщину Революции его речь слушал – абсолютно не впечатляет. Вот Киров отличный оратор, располагает к себе. У нас в Университете выступал недавно, так всем понравился.

– Потому Евдокимова и сняли, что двух слов связать не может. Не пойдут за таким рабочие, просидел всего-то несколько месяцев, и то ничего не сделал, – сказал Тимофей, ковыряя на сковороде яичницу.

– Да нет, – в политический спор вступил Коля, – Евдокимов состоит в «новой оппозиции» вместе с Зиновьевым, а их Сталин в пух и прах разгромил на четырнадцатом съезде в декабре. Вот и сняли его, заменили на Кирова, который Сталину лучший друг еще с царских времен. Говорят, у Кобы только два друга – Киров и Орджоникидзе.