Мы просидели всю ночь. Утром, сонные, мы с братом пошли на завод. Начальство нас хотело сильно поругать и вынести выговор, но когда они увидели нас вместе, то были настолько удивленные, что даже ничего не сказали. Вследствие того, что курс подготовки танкистов проходил несколько месяцев, я шел уже не как ученик, а, скорее, как практикант. Зачастую было так, что прораб завода объясняет принцип работы ходовой части танка, потом экипаж идет ко мне, в соседнюю мастерскую, и я объясняю ход работы двигателя, хотя чаще всего, наоборот. Так было даже удобно! Я объяснял людям что-то, и сам закреплял изученный материал. Так, в мае, Николай окончил курс, и его отряд готовился к отправке на фронт. Мама, конечно же, плакала. Коля все эти два месяца жил у нас, а тут он уезжает снова. Вечер перед отъездом был полон слез и горести, скрывать тут нечего.

15-го мая два десятка танков Т-34 собрались у переправы через Волгу. Все думали, что танкистов отправят к Ростову-на-Дону, так как немцы собирались наступать именно в этом направлении. Однако нет. Где-то есть участок фронта, который нуждается в танках больше, чем фронт на правом берегу Дона. Мама пошла на работу, а я отправился проводить Николая перед походом в больницу. Мы стояли метрах в пятнадцати от причала, смотрели, как грузят танки.

– Ты, Артем, маму береги, – дрожащим голосом сказал брат. – Такое счастье было увидеть ее, но все же хочу ее увидеть и после войны, когда она кончится. Да и ей тоже это нужно.

– Обязательно буду беречь, – заверил я. – Ты веришь, что еще встретимся?

– Хотелось бы верить, но не знаю. Может и не встретимся.. Фронт это такая штука, что тут точно ничего не скажешь. Мы с товарищами перед боем всегда прощаемся, а потом встречаемся с теми, кто выжил так, будто лет сто не виделись. Где гарантия, что меня не подстрелят в первом же бою на этом танке?

– А какая она, война?

– У танкистов война своя. У нас мы идем в бой в надежде выжить, и попытаться кого-нибудь уничтожить. Конечно, нам дают конкретные задания, но тем не менее, чувство у танкистов именно такое.

– Так у простого солдата вроде так же.

– У нас по-другому. Мы в относительной безопасности в танке, но стоит вражескому снаряду попасть внутрь, так танк становится нашим железным гробом. Представь себе, что танк горит, и ты из него вылезти не можешь. Я видел такое. Ехал кавэ в тыл, бой уже заканчивался, как вдруг по нему дала гаубица. Он загорелся, видимо, снаряд в боеукладку как раз попал. Гаубицу-то мы уничтожили, и вылезли, чтобы вытащить наших танкистов, а только начал взрывать уже весь боекомплект, и огонь повалил со всех щелей. Когда все уже погасло, мы долго еще не могли подойти. Жар был такой, будто кто-то доменные печи раскочегарил. А когда он все-таки остыл, мы полезли внутрь. Вытащили двоих… вернее то, что от них осталось. Остальные сгорели дотла. Наверное, самая страшная участь всех танкистов, сгореть в своей машине заживо.

Танки ушли на ту сторону Волги. Я долго прощался с Колей, насколько позволяло время.  После его погрузили на баржу, и он поплыл туда, за Волгу, навстречу смерти.

Немцы уже к июлю стояли на правом берегу Дона. Они не спешили его форсировать – мостов не было, а переправить через такую широкую реку, как Дон целую армию не так просто. Но немцы не спешили и окапываться. Юго-западнее Сталинграда немецкие танки вышли во фланг нашим войскам. На левом берегу Дона стояли две армии, а в Сталинград прибыл полк. У небольшой ж/д станции «Абганерово» немецкие танки были остановлены, так писали в газетах. К августу немцы форсировали Дон и направились к Сталинграду. Стоя на окраине города можно было слышать канонаду со степей. Но сам город еще никто не трогал. Потом началась эвакуация больниц и предприятий.