Как-то утром, в воскресенье, я гулял за городом и увидел на обочине лежащего солдата и подошел к нему, чтобы осмотреть. Он был без сознания. Кое-как приведя его в чувства, я спросил, что он тут делает. Оказалось, он запаниковал, когда начался бой на линии фронта. Правда, как он оказался за сотню километров от последней он сам не понимал, и, конечно, он был голоден. Я отвел его в ближайшее кафе, накормил. Было непонятно, что с ним делать, и куда вести в подобной ситуации, но все разрешилось само. В какой-то момент в кафе зашла военная милиция, проверила документы у трех солдат в кафе и у моего спутника тоже. Выяснив, что товарищ бежал с линии фронта, милиция попросила бойца пройти с ними, после чего они ушли, не сказав мне ни слова.

Буквально на следующий день я, уже вечером, шел с больницы домой через площадь. Темнело. Проходя по площади, увидел такую картину: стоит взвод солдат, перед ними ходит комиссар, их окружает пять человек, такие же солдаты. Комиссар ходил и командовал громким басом:

– Эти солдаты трусливо бежали с линии фронта! Если бы за ними побежали остальные, то это подставило бы под удар всю нашу оборону! Приказ номер двести двадцать семи не допускает отступлений! Отдать этих солдат под трибунал и расстрелять! Перед всем батальоном!

Среди солдат я узнал того паникера. Да, он совершил проступок, за который полагалось наказание, но я не мог просто стоять и смотреть, как его уничтожат, учитывая то, что по его рассказам, у него была семья. Я набрался духом и подбежал к комиссару.

– Товарищ комиссар! – дрожащим голосом обратился я.

– Я не понял. Это что за гуляние во время комендантского часа? Почему вы находитесь на улице, гражданин?

– Простите меня за это. Я в больнице работаю, у нас много пациентов, поэтому так поздно домой и иду. Я вот, что хочу сказать. Этот солдат не сбегал с линии фронта, – сказал я, указывая на моего нового знакомого.

– Да что вы говорите. Не сбегал с линии фронта? А что же он сделал?

– Я увидел его вчера на дороге, он лежал без сознания. Он просто запаниковал. Когда человек паникует, он не знает, что делает.

– И что с того? Паникеры увлекают за собой остальных, они ничем не лучше дезертиров.

– Это лечится, – пытался я найти хоть какой-то аргумент. – Человек после пары боев привыкает и перестает паниковать. Мне больничный психолог это объяснял. Неужели у вас так много солдат, чтобы вот так ими разбрасываться?

Комиссар серьезно задумался, после чего сказал:

– Ладно. Дело этого бойца мы пересмотрим, быть может, отправим в штрафной батальон. Но остальным поблажек не допустим! Солдаты должны знать, что будет с ними, если без конца отступать!

– А нельзя с ними как-нибудь помягче? Скажем, арестовать их? В тылу же тоже работники нужны.

– Я что-то не понял, гражданин, вы мне приказывать будете?

Басистый голос комиссара заставил меня, как солдата, выпрямить спину и пустить руки по швам.

– Никак нет!

– Так-то. А теперь идите домой, гражданин. Комендантский час все-таки. Сейчас закрою глаза на нарушение, все же в больнице работаете, но более закрывать не буду. Идите.

Расстроенный, я развернулся и пошел прочь. Вдруг меня догнал будущий штрафник.

– Подожди! – догнав, он сильно меня обнял. – Спасибо брат. Я даже не знаю, как тебя благодарить. У меня мама старая, жена, если бы меня расстреляли, они бы совсем пропали.

– Хотите меня поблагодарить? – я посмотрел на него с серьезным выражением лица. – Сделайте одолжение. Не поддавайтесь панике. Выживите и вернитесь к матери. Тогда я буду знать, что мои старания были не напрасны.

– Хорошо-хорошо. Мы ж с тобой даже познакомиться толком не успели. Меня Ваня зовут, Ваня Климов, а тебя?