Александр. Москва, 22 мая 1822 года

Сейчас был Шафонский, тоже просидел более получаса. Говорит, что князь Дмитрий Владимирович очень трудится, вникает и приобретает опытность. Лунин очень тебе благодарен за попечение о нем. Он решительно оставляет службу, и ежели не пристроит его Закревский, куда мы думали, или не дадут хорошего губернаторского места, то решился жить в деревне. Право, жаль, что такой способный человек не употреблен. Что же касается до нахождения при князе Дмитрии Владимировиче по особым поручениям, то их тут уже дюжина; да с чином его это было бы себя унизить.

Волков, всемирный сват, тоже хлопотал о Вейтбрехте, но Хомутова отвечала: «Если уж я пущусь на такого рода безумие, надобна хоть какая-нибудь причина. Вейтбрехт ни красив, ни любезен, ничегошеньки не имеет; говорит, что может всего добиться, как любой другой, но я уж немолода, и когда он добьется чего-нибудь, я буду старухой беззубою».

У Вяземского завтра какой-то пир для Шимановской, и он тонкое, нежное, музыкальное ее ухо потчевать будет цыганками. Звал меня, поеду посмотреть. Она, мне кажется, не восхищается своею поездкою сюда, но все-таки тысяч пять собрала. Мне кажется, ты с Беннера не скоро получишь свою 1000 рублей. Немного достает он, хотя и трудится.

Одесский лицей приходит в упадок. Месье Жиле заменен каким-то саксонцем, не умеющим говорить ни на каком языке, и заведение задолжало более 100 тысяч.

Вечер провели мы у князя Василия Алексеевича [Хованского]. Как выпили за здоровье княгини, то после К.В.Апраксина, взяв рюмку шампанского, сказала: «Г-н Булгаков, за здоровье Константина Яковлевича!», – что очень было для меня приятно, и все повторили ее поздравление.

Обресков только что было покушал, – вдруг его потребовали на пожар: что-то неважное сгорело за Мясницкою, и он явился оттуда верхом на казацкой лошади (дрожки сломались), весь в дыму и с плетью в руках, – хорошенькое ремесло! Были там между прочим Сологубы и молодой Толстой, адъютант князя Дмитрия Владимировича; он жених молодой и очень красивой девицы. Моя жена у него спрашивает: «А когда свадьба?» Он дал следующий ответ, довольно смешной: «Не могу вам сказать, здоровье матушки нас сильно тревожит, я должен поехать на воды, чтобы укрепиться, а невеста моя должна пить козье молоко, у нее очень хрупкое здоровье!» Вот так обещающая женитьба! Матушка, жена Сергея Васильевича Толстого, была, говорят, приговорена Шнаубертом.

Сделай одолжение (ибо я солгал и сказал, что это сделано), вели поставить деревянный крест простой на могиле бедного Керестури с литерами: Н.К. 18-го февраля 1822. Родные делают ему монумент, так чтобы могли тотчас его отыскать; я уверил сестру его, что это выполнено было тогда же. Тут дела на 20 рублей.

Ростопчин не велел уже писать к себе в Париж: он возвращается в Россию и зиму эту проведет в Вене. Бедная Небольсина, очень благополучно разрешившись от бремени, опять плоха. Вчера видел я мужа у тестя; ее как-то испугали в девятый день. Впрочем, я никогда не считал на ее здоровье, мать умерла в чахотке. Вот и славный Попандопуло явился, берется вылечить Небольсину; видя, что я пишу тебе, диктует мне: «Напишите Константину Яковлевичу, что я целую ручки у Марии Константиновны и у него». «Ах, батюшка, – говорит Наташа, – ведь он не архиерей». – «Ах, сударыня, знаете вы, он больше

Конец ознакомительного фрагмента.