Война, стало, начинается, и это Каподистрия ее устроил, но, как мы слышали, – на своем бильярде. Это он делит останки побежденных с Портой. Это прекрасно! Свидетельствуй ему мое почтение при каждом удобном случае: мне очень досадно, что сия воинская доблесть не проявилась в мое время. Кстати обо мне, не смейся: я видел Льва Яковлева в Итальянской опере, он спросил у меня новости о графе Каподистрии и сказал мне в весьма восточном стиле, как он предан графу и что, несмотря на весы правосудия, он склонялся всегда в сторону депеш, а не указов, что он более любит трактовать, а не судить, и предпочитает скрытого шефа (Каподистрию) явному шефу Лобанову. Еще было что-то, не упомню; в общем то, что лучше давать обеды в чужестранной столице, нежели в своей приговаривать к кнуту, а он в Уголовном департаменте.

Шимановская давала первый свой концерт по подписке: было человек с 200, но не забудь, что по 25 рублей играла Шимановская одна и с Фильдом, в коем Манычаров имеет соперника. Она просила Фильда: «Переворачивайте, пожалуйста, листы, как я буду играть», – а он ей отвечал: «Нет, я буду пропускать, ибо буду смотреть все время на ваши изумительные плечи, вместо того чтобы смотреть в ноты».

Вчера был у меня Иван Александрович, явился в моей звезде – прелестно! – и очень доволен подарком. Не забудь дать прочесть Балабину записки Метаксы. Его мнение нам нужно, он может даже пополнить это своими замечаниями и сообщением происходившего в Риме, куда был он Ушаковым посылаем. Теперь принимаемся за вторую часть. Я вчера видел в Итальянской опере Сергея Тургенева, который все жалуется на здоровье!

Александр. Москва, 16 мая 1822 года

Посылаю тебе, любезный друг, чудесный парижский кий бильярдный, о коем я тебе говорил. То-то будут им делать клапштосы Манычар и Матушевич! Тут же особенный голубой мел для него; этого станет на очень долго. Турняк тоже особенный: поставив на бильярд белою костью, делаешь тоже клапштосный удар, а ежели кожею и ударишь шар костью, то удар скользящий. Мне его подарил Лунин. С Паулуччи Девиз, видно, так поступить хотел, как Щербатов с Зубовым; но найдет ли себе Паулуччи, как Зубов, шевалье де-Сакса? Может быть, и все это вздор; а для рижского почтмейстера, конечно, и один этот слух о главе их – большое происшествие[58].

Ай да Фонтон! Или, лучше, ай да акционеры! Лучшее доказательство, что акции идут в гору, а дилижансы процветают. Приедем в Питер, и красавица моя будет нас поить сама чаем из жалованного самовара. Не хвастайся погодою, и у нас тоже прекрасная, а княгиня Куракина пишет нам, что во Владимире и Шуе выпал страшный снег. Недаром и здесь было несколько дней холодно. Вяземский говорит, что Кривцов поехал в Москву, верно, кривою дорогою и очутится в Тобольске вместо Москвы. Вот 6 месяцев, что он все едет, а нанял Васильевское князя Юсупова. Как бы не пришлось ему жить зимою в Васильевском.

Вчера явилась в оперу в дорожном платье только что приехавшая из Петербурга Катерина Владимировна Апраксина, эта большая охотница! В ложе ее также сидел Ларион Васильевич Васильчиков; я не знал, что и он приехал. После «Турка», который очень меня веселил, был я у Урусовых. Шимановская тоже туда явилась и кое-что побренчала на клавикордах.

Константин. С.-Петербург, 16 мая 1822 года

О помолвке Урусовой [княжна Марья Александровна Урусова выходила замуж за графа Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина] узнали мы прежде Боголюбова. Не удивляюсь новой его проказе, а удивился бы, если бы он, найдя удобный случай, им не воспользовался. О нем почти можно сказать то, что Фонвизин, не терпевший французов, несправедливо об них писал своему брату из Парижа: «Одним словом, если француз у тебя побывает и ничего не украдет, то думает, что забыл что-нибудь свое». Вот этакий-то наш хромоногий. Зачем Вяземский не потребовал браслета: он бы его отдал и отшутился бы. Но что о шалуне говорить! У Татищевых радость: третьего дня ей прислали Екатерининский бант, чем она очень довольна. Он откланялся и на сей неделе отправляется в Вену; с ним камергер наш. Ваниша также откланялся и также в четверг сбирается ехать через Вену к своему посту.