В это подкорка твоего головного отказывается верить, пока её, подкорку, хорошенько не перетряхнёт.

И в этом очень важная особенность войны: она не сразу, не за один секунд, но обязательно всё расставляет по своим местам.

Наверное, за этим война и приходит в наш мир, отделяя своих от чужих и своё от чужого…

Позже ребята прислали Акиму в госпиталь снятое на телефон видео с украинским штурмовиком Су-25, отработавшим по нему – тем самым. А потом и хохлы выложили видео, снятое с БПЛА.

Объективное подтверждение того, что никто не должен был уцелеть после удара.

Но Бог судил иначе…

И уже месяц спустя, после госпиталя, когда в иллюминаторе будут проплывать поросшие лесом песчаные берега Волги; после колокольни в Калязине, восстающей из воды, как символ его затопленной предательством, но не сдавшейся родины, – Аким сразу вспомнит, что давно, задолго до фронта, ему снилось, будто украинский самолёт преследует его, гоняется за ним.

Наш, привычный военный самолёт, «сушка» – но с чужим, хищным трезубом и ядовитыми жовто-блакитными пятнами.

Уже шла война на Донбассе, но это была ещё не его, не Акима, война.

Сны, если вспоминать, давно готовили Акима к войне. Но снились почему-то фашисты со свастиками, американские ракеты и рейнджеры, и всё это в родных до боли местах, среди русских речушек и полей – всё то, что всерьёз невозможно было представить на нашей земле ещё в двухтысячном году. Даже в две тысячи десятом.

А в две тысячи двадцатом это уже стало реальностью.

Пользы от таких снов ноль, Аким понимал это, они и вспоминались только после того, как всё уже происходило в действительности.

Единственное, что было важно на самом деле, это ниточка, которой эти сны привязывали его жизнь к чему-то большому, к тому, что спасало Акимку в трудные бессонные минуты жизни от бессмыслицы, обступавшей его; к тому, что раньше называли судьбой.

…Сломанное пополам бетонное перекрытие. И оттуда, из-под него – тишина. Которую он запомнит навсегда.

Только после этого Аким почувствовал тёплую кровь, текущую с затылка на ухо и вниз, по шее.

Боли он ещё не ощущал, адреналина внутри было, что называется, по самые брови. Хватит надолго, на эвакуацию в госпиталь и первую перевязку.

И только после рентгена Аким понял, что не может самостоятельно встать со стола…

Шрек очень удачно, как он считал, покинул позицию. Хотя как сказать удачно? Если рядом стали накидывать из ствольной. И совершенно точно – по нему.

А для снайпера это не очень удачно.

Эту вывороченную с корнем сосну, упавшую как раз поперёк воронки от «трёх топоров», Шрек присмотрел уже давно. Она была на краю лесополки, даже точнее – на отшибе. Как раз между нашими позициями и каналом. За каналом был хохол. Время от времени он лез и через канал, но тут его встречали минные заграждения.

А раньше минных заграждений – Шрек.

Снайпер заходил под сосну «по серому», то есть в сумерках – утром или вечером.

И делал это уже вторую неделю, значит, всё-таки удачно.

Шрек, в миру Вадик, верил, что был снайпером от бога. Если так можно сказать. Но тут много вопросов.

Хотя, если честно, это лукавые вопросы.

– В фильме Алексея Балабанова «Война» русский десантник, спасающий из чеченского рабства жену иностранца, по схожему поводу говорит этому самому иностранцу:

«Если ты будешь тут играть в Достоевского, я ухожу…»

Так вот, по поводу лукавства: для Достоевского никогда даже вопроса не вставало – правы или нет русские воины, воевавшие на Кавказе, в Средней Азии или защищавшие своих единоверцев на Балканах.

Достаточно почитать «Дневники писателя»…

Так или почти так говорил Вадику потом Аким в госпитале. Потому что был начитан.