Анна Михайловна смотрела по телевизору, как выводили войска из Афганистана, и плакала.

Ей было жалко, что служба её сына оказалась никому не нужна.

СССР вскоре развалили, и она из писем сына узнала, что полосатые халаты в центре недавно ещё современного города, где теперь жил Игорь, стали гораздо более уважаемыми, чем выбеленная до хлопковой основы «афганка» воина-интернационалиста.

Потом он написал, что безотказный Анвар погиб в перестрелке: местные «афганцы» самоорганизовались для рэкета по национальному признаку и попросили помочь при дележе городского рынка.

Игорь с семьёй остался один.

Сын ещё рассказывал, что пробовал какое-то время таксовать, но и эта работа была вскоре поделена, и тоже по национальному признаку.

К началу 93‑го года младшие Неустроевы вернулись в Россию.

Дальше жизнь сына протекала уже на глазах матери.

Поначалу Игорь без проблем устроился на автосервис в своём родном городе.

Элитное в позднем СССР место автослесаря (куда можно было попасть только «по блату») в девяностые стало более чем доступным для трудоустройства.

Шиномонтажки росли, как грибы.

Но было не до работы, страна, уже усохшая до территории нынешней РФ, шла вразнос, противостояние Верховного Совета и его сторонников и первого президента «новой России» и демократов достигло апогея.

К концу лета сын, твёрдо стоявший «против Ельцина и разворовывания государственной собственности», решил:

«Надо ехать в Москву, там сейчас решается судьба страны».

– Этот ваш Наин Иосифович (так патриоты по супруге именовали Ельцина, подчёркивая внешнее управление «первым демократически избранным»), этот ваш Беспалый ещё умоет страну кровью! – говорил Игорь родителям.

Те и не спорили.

После того как сын уехал в столицу, Анна Михайловна стала внимательнее смотреть выпуски новостей. А там всё шло по нарастающей.

Многотысячные митинги в Москве и столкновения недовольных «рыночными реформами» и ОМОНа, защищавшего новую власть, разгон демонстраций и оцепление возле станций метро, составленное из военных в невиданных до этого закрытых шлемах и с металлическими щитами, их в народе так и прозвали «крестоносцами», всё это двигалось к чему-то страшному и пугало Анну Михайловну.

Потому что где-то в гуще всего этого был её сын.

Расстрел Дома Советов из танков она смотрела, как и вся страна, как и весь мир, – в прямом эфире.

Впервые после окончания Второй мировой войны правительство расстреливало собственный народ не где-нибудь в Латинской Америке или Центральной Африке, даже не в Китае, а в одной из европейских столиц, в сердце бывшей Сверхдержавы, от которой ещё совсем недавно зависели судьбы всего человечества.

Смотрели они, не веря своим глазам, расстрел парламента тогда ещё втроём – с мужем и невесткой.

Хотя можно наверное сказать, что и вчетвером.

Потому что Леночка, жена Игоря, была на сносях.

Что она чувствовала, Анна Михайловна боялась даже предположить.

Поэтому просто утешала невестку:

– Всё будет хорошо, всё будет хорошо!

При этом понимала, что хорошо уже не будет никогда.

Выросшие и постаревшие в позднем СССР Анна Михайловна и отец Игоря, Сергей Степаныч, не верили, что так можно: стрелять в свой народ.

Даже те, с трясущимися ручками, в 91‑м не смогли.

А эти запросто!

Больше того, и дискотеку со слетевшимися со всего света скрипачами тут же, на дымящихся костях убитых и раздавленных бронетранспортёрами, устроили. Ночную.

Слава Богу, Игорь позвонил матери тогда же, 4 октября, и сказал всего два слова:

– Я жив…

После чего послышались гудки.

Гудки слышались ещё целую неделю, пока сын не объявился дома.

Обросший, почерневший. Разочарованный.