И уловив сомнения упорно молчащего разводимого, Фома, быв в реальной жизни своей единственным у родителей, тут же уточнил, что сия лепота – с косами, ниже спины, именем Афинаида, внучка его старшего брата. А днесь ей исполнилось двадесять годков, потому и собирает родичей – отметить дату.

Здесь Никетос предположил вслух, и тоже на языке Молчана, что у Афинаиды сей явно нет отбоя от воздыхателей.

– Знамо дело! – поддакнул Басалай.

– Толпой округ нее ошиваются! А ни на кого и не смотрит она! – вразумил Фома, лживый.

Мнимо удивленный Никетос незамедлительно справился, с чего бы таковая неприступность в самом расцвете младости.

– Непонятно сие, и дивно, – подхватил мигрант, аналогично лживый.

Однако Молчан, впав в недоверие, и тут не проявил надлежащей любознательности, к вящей досаде всех троих, нацелившихся на его мошну.

И сам не ведая о том, вынудил Фому зайти на третий круг разводки…

XI

Рынок, он и в Древней Руси рынок! И на любом большом торге первой четверти одиннадцатого века, особливо по осени, широким был выбор!

Оружие и доспехи. Кузнечные, гончарные и ювелирные изделия. Древесина и поделки из нее. Кухонная утварь. Ткани – в том числе иноземные. Сыромятные кожи. Пенька. Овчины и шкуры. Седла и сбруи. Одежда на любой вкус. Обувь – от дорогих, «на выход», сафьяновых сапог из мягкой овечьей либо козьей кожи до лаптей с подошвами, подшитыми для прочности конопляной веревкой. Меха – от векш до соболей. Мед в деревянных ведрах, кадках, бочках, в глиняных кувшинах и горшках, а на любителя и в колодах. Перетопленный чистый воск – его продавали кругами и бочками. Зерно, начиная со ржи, соль, мука, хлеб. Мясо домашних животных и птиц, сало, дичь. Лошади, коровы, овцы, гуси и утки. И даже благовония издалека!

Все это могло обмениваться – скажем, продукты питания от селян на изделия ремесленников и наоборот, либо приобретаться – за серебряные арабские дирхемы или за резаны, представлявшие кусочки, нарубленные из длинных и тонких слитков серебра, видом напоминавших прутья.

Однако на сей раз не радовался Молчан предстоящей поездке, что всегда бывало прежде. Ведь торг – не токмо купля-продажа, а и праздник для души!

И домой вернешься не с пустыми руками! А помимо – с подарками для Доброгневы и сыновей.

А днесь, в самый канун отъезда, вовсе не ощущал Молчан предпраздничного настроения, и тягостно было в его душе, словно намекала она на недоброе. Началось сие намедни, когда Балуй, один из тех, кто точно намеревался на торг, уведомил Молчана, ажно старшего в обозе, что у его телеги поломалась ось колеса, а починить ее до отъезда уже не успеет.

На следующее утро вдруг занемог непреходящей хворью в утробе Скурата, еще один из намеревавшихся. Третьего дня отказался ехать Гладыш, сославшись, что полаялся с женой, и она, по злобе, побила самые лучшие из глиняных горшков, подготовленных им к продаже. «Одна за одной напасти!» – подивился огорченный Молчан.

А вечор открылась ему общая причина тех напастей. Когда вернулся из леса, Доброгнева сказала, что заходил Стоян, и что-то ему надобно.

– Ужель и он откажется? – заподозрил Молчан.

Стоян – тот самый, что когда-то открыл ему очи на Младу и Некраса, тоже собирался на торг. Давно уж прошла их прежняя дружба: повзрослели, и у каждого началась своя жизнь, без взаимной тяги. Ни размолвок меж ними не было, ни обид, ни особого интереса друг к другу. При встречах общались, подобно давним знакомцам, вот и все.

«Пойду к нему, – решил Молчан. – Сразу и выясню».

Стоян сидел у порога своей избы и прилаживал грузило к неводу. Увидев гостя, встал и обтер руки о низ рубахи.