– Ну, сказывай, зачем приходил. Не стряслось ли у тебя чего? Утром ведь выезжать, – справился Молчан, настраиваясь уже на худшее.

– Не поеду я, Молчан. И тебе – не резон. Тревожно сейчас на дороге к торгу. Шалят!

– Не иначе, ты злодеев лесных напугался? Слухи это, не верь!

– Не слухи. А старшим у лихоимцев тех – Жихорь, тебе знакомый.

– Жихорь?! Его и след давно простыл, никто уже и не вспомнит!

– Может, и простыл, да вновь объявился. Днями видели его. Тебе грозился. Встречу, говорит, Молчана – за все посчитаюсь с ним. Отмщу! Не будет ему покоя!

И добавил он: «Нашей ватаге и леший не страшен! Любых разобьем!»

– Зрил-то его кто? – спросил Молчан, начиная верить.

– Яроок и зрил, когда на лодке плыл, а Жихорь его с берега окликнул. Он и рассказал Балую. А днесь и до меня дошло.

Яроок, их сверстник, перебравшийся в городище с женитьбой на Душане, местной, происходил из того же селища, что и Жихорь.

«А Млада и по сей день там», – невольно вспомнилось Молчану. И стало для него ясным, что не мог Яроок обознаться! И мигом сообразил он, почему отказался Балуй, вслед – приятель его Скурата и сосед Балуя, именем Гладыш. А от кого узнал Стоян, тут и загадки не было: сестрами состояли жены Гладыша и Стояна.

Перетерев со Стояном, Молчан, было, засомневался: может, отказаться и ему? Ведь острой нужды ехать на торг у него вовсе не было.

Запасов зерна, гороха, меда и конопляного масла, выменянных у поселян своего городища на крупную и мелкую дичь, шкуры лис, зайцев и векшей, вполне хватило бы до осени.

А о мясе с рыбой и речь не велась! Да и старшие сыновья уже мало-помалу поставляли на семейный стол – ту же рыбу, ловленную вершами, сплетенными из ивовых прутьев, ягоды, грибы, лесные орехи, птичьи яйца.

Своими были молоко из-под коровки, творог и сливочное масло. Что до репы, редьки и чеснока, они любовно взращивались Доброгневой на ее огороде.

Иссякли – без малого подчистую – лишь запасы соли. Оставалась всего-то пара-тройка щепоток. А разве нельзя перетерпеть? Тем паче, еще не полностью убыли грузди с рыжиками и соленая рыба.

По всему выходило: незачем ехать Молчану.

И не в Жихоре дело – плевать он хотел на него! Мало ему одного раза, когда корчился, будет и второй – еще больней, ежели жив останется.

А ежели и впрямь целая шайка с ним, под его началом?

«Немного нас с оружием, – прикинул Молчан. – А вдруг не отобъемся? И сам паду, и иных погублю, над коими старшим буду».

Однако, предложи он наутро отменить выезд на торг, не согласятся товарищи его по обозу, и сами отправятся, везя на продажу изделия свои и товары. Ведь истощились их припасы! Чем кормить им семьи свои?

И отказаться ехать с ними, ослабив и без того малый отряд, было для Молчана совершенно невозможным делом. Никого и нигде не боялся он, и самым первым шел.

– Отнюдь не отверну в кусты! – постановил он для себя.

Прошел вечер, за ним ночь, и наступило утро.

Когда Молчан завершал перебор меха, добытого поздней осенью и зимой, пришло ему на ум: «Знать, неспроста, чуть ли не с зари, вспоминаю тот поход. Там засаду ставили мы, а днесь, чую, она поджидает меня». И непроизвольно, вновь перенесся он мыслями в дальнее былое…

Весь небосвод лучился звездами. И как ни заслоняли их свет кроны дерев, Молчан все же различал, пусть и с трудом, силуэты дозорных, стороживших покой остальных пятерых.

Один вершил охрану, сидя на пне, другой, тоже сидящий, на лесине – то ли срубленной когда-то, то ли рухнувшей в бурю. Четверо мирно всхрапывали на лапнике – Путята чуть поодаль от остальных.

И лишь Молчан, у коего давно слипались глаза, все не мог устроиться, дабы наконец заснуть.