– Боюсь, что ни у кого. Мы не имеем право разглашать личные данные сотрудников, только если они сами лично их вам не выдадут.

Хотели сказать ему, как всё это осточертело, сколько они уже терпят, как они устали. Их дочь умерла больше месяца назад, а о её смерти ничего неизвестно и никто, судя по виду, ничего узнавать не хочет, ну и толку? Толку от всех? А от них самих какой толк? Кто не доглядел? Кто позволил этому произойти? Кто не поговорил и не заметил того, что происходило с дочерью?

Если они начнут отвечать на эти вопросы, они либо возненавидят психолога и школу ещё сильнее, чтобы защитить своё внутреннее строение, либо всё падёт. Падёт так, что оправиться потом не поможет никто. Они не могут себе этого позволить. Пока борются за Лизу, она жива. Память о ней вот здесь, под гнётом их праведного гнева, обращённого на тех, кто покусился на самое лучшее в их жизни. На другую их жизнь.

– Нам очень нужно, – чуть мягче попросила супруга, – может быть, вы можете спросить у Альберта Рудольфовича.

– Попросить могу, но не факт, что даст. Скорее всего, мне он скажет то же самое, что и я вам.

– Попробуйте, – настоял муж.

– Попробую, но не обещаю. Обещаю даже то, что ничего не получится.

Мужчина оставил визитку со своим личным номером: Гордиенко Мирослав Григорьевич.

Ссориться с неизвестным человеком не хотели.

Через несколько минут, уже со стуком вошёл Юпитер, платком вытирая сухой лоб.

– Ушли же? – уточнил директор.

– Ушли. – Герман показал визитку и кивнул Альберту Рудольфовичу на кресло. – Я им пообещал то, чего делать не буду, но выйдет так, будто это вы не захотел с ними сотрудничать.

– Я им изначально сказал, что ничьи телефоны раздавать не буду, так что, получается, что вы даже не соврёте. Ничего такого не сказали?

– Такого – это какого?

Альберт Рудольфович затолкнул платок в нагрудный карман пиджака, который поправил за полы, и выдохнул, складывая руки. Большие пальцы закрутились вокруг друг друга.

– Обычно они здесь привыкли устраивать представления.

– Знаете, я тут подумал, что Лиза умерла четвёртого числа, потом, как я понимаю, они сразу прилетели сюда, похороны… Когда я уже здесь стажировался при Тамаре Олеговне, я их ни разу не видел. То есть они за такой короткий период успели всем присесть на уши?

– Да. Сначала, как я понял, похоронили, а потом стали наведываться в школу. Мне, конечно пришлось сразу появиться, а к этому времени они уже подключили телевидение и несколько независимых местных интернет-сообществ… И всё понеслось… Первая неделя была – сравнения подобрать не смогу – чистилищем, адом. Было жарко как в июле… И жар этот был совсем неприятным…

– Кожа сползала от ожогов?

– Вместе с мясом.

Когда читаешь новости, представляешь себе нечто другое: школа держится особняком, а на проверке все переживают, все боятся и ждут ещё одного незапланированного суицида. Если он произойдёт… школа не оправится. Слишком много смертей. Четыре – это тоже очень много. В норме не должно быть ни одной.

– Напишу им уже после работы. – Герман убрал визитку в чехол телефона.

– Спасибо.

– А мне вы ничего не хотите сказать?

Альберт Рудольфович смотрел удивлённо. Не хотел.

– Мы вчера с Ириной Николаевной в конфликт по поводу моей профессии вступили. Похоже, она считает меня недостаточно компетентный, а я донёс до неё свои мысли по этому поводу достаточно… в жёсткой манере.

– Герман Павлович, мы все знаем Иришку, даже если она подойдёт ко мне и скажет, я не придам этому значения. Уже не предам. Слишком она привыкла всё привирать и приукрашивать. У неё одно видение ситуации и другого для себя создать она не может.