– Если он придёт ко мне. Затащить его будет сложно. Ему ты либо нравишься, либо нет. И от слова «совсем».

– Черно-белое мышление прям?

– Прям вот похоже, что да.

– Бедняга… Но, пока он об этом не догадывается, ничего страшного?

– Именно так. И я не понимаю, как тут надо действовать. Я не хочу ничего в нём менять, я хочу просто понять, с чем именно он испытывает трудности.

– Ничего, со временем получится. Если придёт… Но я думаю, ты его действительно удивил, раз он сам об этом сказал!

– Надеюсь, что не соврал.

К выговору Герман был готов ещё тогда, когда услышал от Ирины Николаевны «Альберт Рудольфович». Сказал сам такие неаккуратные слова, но и сюсюкаться с той, кто не сюсюкается с другими, он не стал. Не видел смысла. По-другому она бы и не услышала. Хотя чего говорить, так тоже не услышала его, и если бы он орал на неё – тоже. Ей не угодишь, потому что говоришь и делаешь изначально не то, чего хочет она. У неё уже есть в голове образ «психолога», который, по её размышлениям, делает всем лоботомию умным словом и наказывает вести себя правильно и никак иначе. Так, чтобы можно было манипулировать, помыкать, она хочет себе игрушечных солдатиков, которых можно завести и остановить в нужный момент. Хочет, потому что с такими детьми просто: с ними не надо бороться, их не надо учить, они не покажут, что твой способ обучения – хлипкая параша, на которую можно не обращать внимания, будто не она билбордом висит на дороге.

Герман ждал один урок, второй, третий, а когда дверь открылась без стука, он увидел высокую супружескую пару с красными от зимнего холода щеками. Даже не разделись. Женщина была в длинном пальто, а мужчина в дутой куртке.

– Где Тамара Олеговна? – сходу спросил мужчина.

– Не представляю, зачем она вам нужна, но здесь её больше не найти, она уволилась.

Пара переглянулась. Строгость на их лицах была идентичной, будто они нажали «ctrl+c», а потом «ctrl+v» на свои лица.

– И вы новый психолог?

– Именно так, а вы кем будете?

– Мы родители Лизы.

Какой Лизы, уточнять не стали, но это было без необходимости. Только родители одной Лизы ходили в школу и требовали психолога.

– Увы, ничем помочь не могу. Когда всё произошло, меня здесь не было.

– Спасибо, знаем, – еле сдерживаясь, чтобы не выплюнуть, произнесла женщина.

Чета Гордиенко, стало быть.

– Чем я тогда могу вам помочь?

Переглянулись. Решили что-то между собой, передавая мысли взглядом, дрожанием ресниц, движением прикусанных губ, чуть вздувшегося носа.

– Нам нужен её номер.

– К сожалению, его у меня нет.

Хотели связаться с ней. Надавить. Выпросить правды, почему же психолог не заметил проблему и не сработал. Не хотят спрашивать себя: «Почему этого не заметили мы», потому что первые на подозрении они, а не школа. Самые близкие – вот они, стоят одетые перед ним и просят личные данные. Учитывая состояние Тамарочки после пережитого стресса и проживаемого сейчас вместе со своим психологом, появление супругов Гордиенко – худший вариант развития событий. После этого понадобится несколько психологов, и это ещё неизвестно, как сильно на Тамарочку все эти суициды повлияли. Эту тему она бракует, рассказала про Сашу Мельника и решила, что этим любопытство Германа будет исчерпано. Увы и ах, нужно было теперь связаться с ней и расспросить про Храмова, и сказать, чтобы была осторожнее. Кто знает, у кого Гордиенко может выпытать информацию, чтобы отыскать нерадивого психолога, которого ожидают розги до крови. Абстрактной. Абстрактную кровь хотят и выдуть, как вампиры, из ран полученных от порки.

– У кого его можно получить?