В отличие от Маши, Марина Алексеевна законсервировала себя на линии старта. Боится ведь, что, если двинется, придётся всё менять: и своё отношения, и свои мысли, и даже замершие чувства – а это всегда больно, но так же и закономерно, как и движение звёзд на небосводе. Мы всегда примерно видим три тысячи и эти три тысячи двигаются согласно заданным законам. Так же и люди: двигаются согласно законам, живут согласно им, пусть и отрицают или не замечают, закономерность есть. Она присуща не только живой материи. Так мир строит себя – через правила и законы. Исключения есть, но они – всего лишь исключения, и их не так много.

Будь мир из одних исключений, то наш закон был бы другим – похожего бы не было, но он есть, для всех. Отличается только тем, какой человек: как он живёт, как он привык жить и как он будет жить, а кости, каркас для всех примерно тот же, облепляем мы их разными материалами, разным содержимым, разными формами и смыслом, окрашиваем в разные цвета и добавляем декоративные детали.

– Если захотите поговорить, – сказал между делом Герман, прежде чем к ним подсел Егор Добролюбович, – приходите.

– Знать бы ещё о чём говорить, кроме одного и того же.

– Какие хмурые лица! – сказал старик, устраиваясь напротив. – Что это с вами такое? Ученики все нервы вытрепали, Марина Алексеевна?

Та прикрепила улыбку к лицу степлером:

– Лучше бы трепали, не так скучно было бы.

– Отставить, нельзя им такого давать! Они же совсем от рук отобьются. Нет-нет, с ними так нельзя. Нужно строже, а то размякли совсем, стали как губки. Они должны быть пластичными, но не слишком. Должны понимать правила и следовать им, иначе начнётся такое, представьте себе! Слышите меня, Марина Алексеевна? Никому – никому! – такого не надо.

Герман выдохнул и встал со своего места. Кивнул Егору Доблюлюбовичу, а Марине Алексеевне посмотрел в глаза. Поняла она верно: если хочет, может прийти. Его работа не только в том, чтобы тестики проводить и говорить с учениками раз в сто лет между этими самыми текстиками.

Герман предполагал, что и сегодня день пройдёт впустую, раз Марина Алексеевна решила пока к нему не наведываться. Поспешил, поставил её против себя. Вопрос только в том, как она переварит эти слова: откажется от них, забудет или придёт с размышлениями касательно своей потаённой злости? На её появление рассчитывать не приходилось, поэтому Герман подумал, что ему послышалось, когда раздался стук в дверь.

На пороге показалась светлолицая девушка армянской национальности. У неё были яркие, выделяющиеся брови, острый орлиный нос и омбре на тёмных длинных волосах.

– К вам можно? – уточнила она.

– Да, можно, присаживайся.

Девушка сделала пару длинных шагов и оказалась около стола. Она была худа и вытянута, подбородок держала чуть поднятым. Села в кресло аккуратно, кладя одну руку на подлокотник, а вторую – на руку сверху. Её тело склонялась к левой стороне.

С короткого расстояния особенно выделялись её длинные, пушистые ресницы и был заметен лёгкий макияж, который скрывал шероховатости кожи.

Она была похожа на фигурку из дутого стекла, с удлинёнными формами, которые заканчивались прозрачными каплями.

– Я Герман Павлович. Представишься?

– Я – Женя. Для своих Женька, Женёк… Жека. На ваш вкус.

– А твоя фамилия?

– Рем.

– Через «е»?

Женя кивнула, но поиск по базе не показал ученика с таким именем.

– Тогда я что-то неправильно ввёл. – Он проверил себя ещё раз, а Женя разулыбалась.

– Это потому что я – Женевьева, а не Евгения.

– Как я мог не подумать об этом!

Жене реакция понравилась, подкрепила её согласными кивками. Напомнила этим Тамарочку – в ней тоже были грация и элегантность.