– Раз в месяц-два можно, а то мы с тобой скоро потолстеем на макаронах.

– Тоже верно. У меня тут такое было… – начал торжественно.

– Да? И что же такое?

– Девочка ко мне сегодня пришла, проблему вроде как решить хочешь.

– С почином! А почему «вроде как»?

Света знала почему, но задала вопрос, чтобы продолжить тему. Герману было приятно. И слушать, и смотреть на Свету ему было приятно: на её распущенные, чуть спутавшиеся, непослушные волосы, на её бледное от природы лицо, на котором проступали сине-зелёные венки и была пара редких фиолетовых капилляров, мелькающих, как молнии, и появилось пара красных прыщиков от того, что она снова позволила себе слишком много сладкого, перекусывая на работе между пациентами; в её тёмные глаза, которые привлекали к себе так же, как чёрные дыры, только Герман знал, насильно Света тянуть в себя – к себе не будет, она даст выбор и возможность. Его свет такой.

– Очень много защиты. Не знаю, будет ли она дальше приходить, потому что мне показалось, что ей сложно. Но то, что ей сложно, не значит, что она опустит руки. Посмотрим, как будет. Может быть, она меня удивит.

– А сколько ей?

– Пятнадцать.

– Ой, бедняжка! Ещё и возраст такой, когда всё на обострении, а тут ещё с проблемами разбираться надо…

– Но лучше разобраться с ними сейчас, чем откладывать на потом. Но даже если она не сможет, маленький опыт пробы у неё уже есть.

– Что ж, пусть тогда ходит. Думаю, ей понравится у тебя.

Герман непроизвольно усмехнулся, вспомнив Злату и её мужа, и посчитал, что Свете будет об этом интереснее услышать.

Какой из Германа психолог? Тот, который знает, что можно вести себя по-разному с разными людьми. Не существует подхода, который бы подошёл всем людям, каждому нужен индивидуальный. Каждый хочет, чтобы к нему относились по-особенному и к такому отношению, которое они желают, они тянутся лучше. Это и значит «расположить к себе» – попасть в желания собеседника.

Пара дней в затишье, несколько разговоров с детьми, чьи результаты тестирования были выше нормы. Дошли. То ли напоминание в школьном чате сыграло свою роль, то ли учителя ещё насели на детей, заставили, привели, но на глаза психологу не показались, скрылись так, чтобы не подкопался со своим психологическим: «Водить ко мне никого не надо, надо, чтобы сами, по своему желанию и воле».

Закономерным оказалось наличие усталости. От школы, уроков, учителей, родителей. Они хотели быть где угодно, но не здесь, но раз им «надо было», они оставались и выражали своё недовольство в тестиках. Герман предложил свою помощь, но никто не откликнулся. Все махнули рукой, забот хватало, не хотелось ещё дополнительный час торчать в кабинете, вместо того чтобы пойти с друзьями гулять, есть, беситься и разговаривать. Для них это был действенный способ отвести душу.

– Как у вас дела? – спросила за обедом Марина Алексеевна, присаживаясь рядом.

– Смотря, о какой сфере моей жизни мы говорим. Лучше вы расскажите, как вы?

Та открыла рот, раскрыла лисьи глаза, взмахивая короткими ресницами – такими короткими, что их будто и не было.

– Сложно, наверно? – выдохнула она. – Непонятно, что делать. – Повозила ложкой по гороховому супу. – И вроде бы нормально, живёшь дальше, а одной своей какой-то частью не живёшь. Или живёшь в прошлом, таком далёком, словно его и вовсе не было. Было, напечатали, а потом стёрли. Ты помнишь, что оно было, но подтверждений этому нет.

– А ваша новелла? Она ведь достаточное подтверждение? – Марина Алексеевна остановилась: перестала дышать, покачиваться, елозить суп. – Сохранилось ведь что-то?